вашего клиента, прежде чем там началась эта кутерьма? — спросила Эбигейл, когда они сели.
— Да, удалось, — ответил Страйк.
— Вот, черт. Тогда не торопись ее отпускать.
— Я и не собираюсь, — сказал Страйк.
— Но ведь теперь ко мне явится пресса? — спросила Эбигейл, с напряженным видом доставая из кармана пачку никотиновой жвачки и кладя подушечку в рот.
— Возможно, — ответил Страйк. — Мне очень жаль.
— Когда Дик только что позвонил, я подумала: «Вот оно. Пришел какой-нибудь журналист»… ну, что ж, продолжай. Что там с Бирмингемом?
— Мы выяснили, что твой отец должен был отвезти Рози Фёрнсби в Бирмингем в то утро, когда исчезла Дайю, но у него изменились планы.
— Какую Рози?
— Она недолго пробыла на ферме, — пояснил Страйк. — Симпатичная девушка. Смуглая, с пышными формами — она была там с отцом и братом-близнецом.
— О, да... близнецы. Да, я их помню, — начала Эбигейл. — Я никогда раньше не встречала таких близнецов. Не знала, что бывают такие мальчики и девочки… я же необразованная, — с горечью добавила она. — Как я тебе уже говорила.
— Когда мы разговаривали с Шерри Гиттинс, она немного запуталась в том, где находился твой отец.
— Нашли Шерри? Черт возьми.
— Да, она вышла замуж и жила на юго-западе Англии. Во всяком случае, она придавала большое значение вопросу о том, был ли твой отец на ферме, когда исчезла Дайю.
— Эм, я не знаю, почему она была сбита с толку. Он точно был там, когда полиция пришла сообщить о смерти Дайю. Я помню, как Мазу закричала и упала в обморок, а он ее подхватил.
— Когда именно тебя отправили в Бирмингем? — спросил Страйк.
— Точная дата? Не знаю. После дознания о смерти Дайю.
— А до исчезновения Дайю ты не собиралась ехать в Бирмингем?
— Вероятно, это обсуждалось, когда меня не было рядом, — Эбигейл слегка пожала плечами. — Мазу много лет хотела избавиться от меня, и смерть Дайю дала ей повод это сделать. Лично мне плевать. Я полагала, что из другого места будет проще сбежать, ни в одно из них не было бы так же трудно попасть и выбраться оттуда, как с фермы Чапмена, и я оказалась права.
— Да, один из моих сотрудников попал в Бирмингем без особых проблем, по истекшему полицейскому удостоверению.
— Нашли что-нибудь интересное?
— Большое количество детей, — ответил Страйк.
— Подозреваю, что очень много, — сказала Эбигейл. — Из-за бесконтрольной рождаемости.
— Долго ты пробыла на ферме между исчезновением Дайю и отъездом в Бирмингем?
— Не знаю. Неделю или две. Что-то вроде того.
— А когда тебя перевели в Бирмингем, с тобой поехал кто-нибудь с фермы Чапмена?
— Да, парень по имени Джо. Он был старше меня и был одним из любимчиков моего отца и Мазу. Из-за наказания он не должен был туда ехать, хотя собирался стать вторым человеком в филиале Бирмингема.
— И в тот день перевели только вас с Джо?
— Да, насколько я помню.
Страйк перевернул страницу в блокноте.
— Ты помнишь семью Алекса Грейвса? Отца, мать и сестру?
— Да, я уже говорила, что помню, — нахмурилась Эбигейл.
— Так вот, отец Грейвса считает, что твой отец приказал Шерри Гиттинс убить Дайю.
Эбигейл несколько секунд молча жевала жвачку, потом сказала:
— Люди говорят подобные глупости, когда злятся. И почему же мой отец решил убить ее?
— Чтобы прибрать к рукам четверть миллиона фунтов, которые Грейвс оставил Дайю в своем завещании.
— Да ты шутишь? У нее была четверть миллиона?
— Если бы она осталась жива, то также унаследовала бы и дом семьи Грейвс, который, вероятно, стоит в десять раз больше.
— Господи!
— Ты не знала, что у нее было так много денег?
— Нет! Грейвс выглядел как бродяга, я не знала, что у него самого есть деньги!
— Как ты думаешь, четверть миллиона — достаточный мотив для твоего отца, чтобы желать смерти Дайю?
Эбигейл энергично жевала жвачку, все еще хмурясь, прежде чем ответила:
— Эм... Ему бы хотелось получить деньги. А кому нет? Но отец, естественно, не приказывал Шерри делать этого. Он бы не хотел расстраивать Мазу.
— Во время нашей встречи отец передал тебе сообщение.
— Ты встречался с ним?
— Да. Он пригласил меня за кулисы после своей службы в Олимпии.
— И он передал мне сообщение? — недоверчиво спросила девушка.
— Да. «Папурожное скучает по тебе».
Губы Эбигейл скривились.
— Ублюдок.
— Он или я?
— Он, конечно. Все еще пытается...
— Что...?
— Задеть за живое. Прошло двадцать гребаных лет, и ни единого гребаного слова, и я тут же растаю, если он скажет гребаное «папурожное».
Но Страйк мог сказать, что она была встревожена мыслью о том, что отец передал ей сообщение, хотя трудно было определить, что преобладает — гнев или боль.
— Я понимаю, почему тебе не нравится мысль о том, что отец топит людей, — заметил он. — Не только Дайю.
— Что ты имеешь в виду под «не только Дайю»? Да, она была избалована, но ведь она была чертовым ребенком. И что значит «людей»? Он не топил мою мать, я говорила об этом в прошлый раз!
— Ты не первая, кому трудно поверить, что близкие родственники могут делать ужасные вещи.
— Мне, нахрен, нетрудно поверить, что отец творит гребаные ужасные вещи, спасибо тебе большое! — сердито произнесла Эбигейл. — Я была там и видела, что, к херам, там творится. Я знаю, что делают с людьми внутри гребаной церкви! Со мной тоже так поступали, — сказала она, ударив себя в грудь. — Так что не говори мне, что я не знаю, кто такой мой отец, потому что я, нахрен, знаю, но он бы не стал убивать членов своей...
— Ты была его семьей, и, как ты только что сказала, он делал ужасные вещи и с тобой.
— Он не делал... или не... он позволял плохим вещам происходить со мной, да, но это все Мазу, и, в основном, это происходило, когда он был в отъезде. Если по поводу Бирмингема все…
Она попыталась встать.
— Еще пара вопросов, если не возражаешь, — сказал Страйк, — и первый очень важный. Я хочу расспросить тебя о Бекке Пёрбрайт.
128
Постоянно сталкиваясь с опасностью, мы привыкаем к ней. Вода служит примером правильного поведения в таких обстоятельствах… она не уклоняется ни от какого опасного места, ни от глубин, и ничто не может заставить ее утратить свою собственную сущностную природу. Она остается верной себе
