по всей видимости, снова и снова облетали землю.
Постепенно крылатый конь замедлил полет. Яркое солнце над головой замерло на безоблачном небосводе. Внизу от горизонта до горизонта простиралось теплое субтропическое море, а на его спокойной глади зеленели многочисленные острова.
На ближайшем из них Пегас приземлился, и я, шатаясь, соскользнул с его спины.
– Удачи, – проржал он на прощание, раскинул крылья, взмыл к солнцу и внезапно исчез, словно прибегнув к помощи машины времени.
Удивившись столь поспешному расставанию, я огляделся по сторонам. Поначалу мне показалось, что это необитаемый остров – коралловый риф, заросший девственными зелеными травами, хлебными деревьями и панданами.
Но вот задрожала листва, и из леса вышли туземцы. Их кожу покрывали многочисленные татуировки, а в руках были деревянные дубинки, утыканные акульими зубами. Дикари в испуге и изумлении размахивали руками: вероятно, они никогда в жизни не видели белого человека, а тем паче лошадь, крылатую или же бескрылую. Подойдя ближе, они побросали наземь дубинки и принялись вопросительно тыкать слегка трясущимися пальцами в небеса, где только что исчез пегас.
– Не обращайте внимания, – сказал я как можно учтивее и спокойнее, а затем, вспомнив о зачатках религиозного воспитания, сложил два пальца и изобразил крестное знамение.
Туземцы робко улыбнулись, продемонстрировав заостренные зубы, едва ли не более зловещие, чем акульи клыки и моляры на дубинках. Наверняка они уже вполне оправились от испуга и решили поприветствовать меня на родном острове. В их внимательных взглядах сквозила необъяснимая беззастенчивость – так детишки смотрят на взрослого в ожидании кормежки.
Все это я пишу в маленьком блокноте, который обнаружился в одном из моих карманов. Вот уже три недели минуло с тех пор, как пегас бросил меня среди этих каннибалов. Они хорошо со мной обращаются – кормят на убой дарами своего острова: колоказией, запеченной свининой, плодами хлебного дерева и кокосами, гуайявой и разными неведомыми, но очень вкусными овощами. Чувствую себя индейкой в преддверии Дня благодарения.
Откуда я знаю, что это каннибалы? Вокруг валяются многочисленные человеческие кости, скальпы и клочья кожи – все равно как коровьи и лошадиные мослы в окрестностях скотобойни. Наверное, местные жители переходят пировать на другое место, только когда из-за останков уже попросту прохода нет. Тут имеются кости мужчин, женщин, детей, а также птиц, свиней и каких-то неведомых мелких четвероногих созданий. Весьма нечистоплотно, даже по меркам людоедов.
Островок маленький: не больше мили в ширину и двух в длину. Названия его я так и не узнал и не очень понимаю, в каком именно отдаленном архипелаге он расположен. Зато я запомнил несколько слов на местном мягком и певучем наречии – в основном названия разнообразной снеди.
Поселили меня в довольно чистой хижине, живу я тут один. Никто из женщин, достаточно миловидных и дружелюбных, не выказал желания ко мне присоединиться. Возможно, из прагматических соображений: вероятно, они боятся, что от любовных утех я исхудаю. Как бы то ни было, оно и к лучшему. Все женщины – каннибалы: даже если они в буквальном смысле и не глодают кости, то пожирают время, деньги и внимание, а вместо благодарности изменяют. Я давно уже их избегаю, всецело посвятив себя хмелю. Он, по крайней мере, ни разу меня не подводил. Ему не надо расточать любезности и льстить, его не надо обихаживать. Он не дает фальшивых обещаний – во всяком случае, мне.
Хоть бы пегас вернулся и унес меня еще куда-нибудь. Как же глупо я поступил, выбрав остров в южном море. Оружия у меня нет, пловец я никудышный. Вздумай я умыкнуть аутригер-каноэ, местные жители мигом меня сцапают. Да и с веслами я не умею толком управляться, с лодками у меня никогда не ладилось, даже в колледже. Если вдруг не случится какое-нибудь чудо, эти дикари набьют мною свои животы.
Последние дни они разрешают мне пить пальмовое вино сколько влезет. Быть может, рассчитывают, что от этого я стану вкуснее. Я валяюсь на спине, время от времени отхлебываю из чаши и смотрю в ярко-голубые небеса, где мелькают попугаи и морские птицы. Никак не удается достойно допиться до горячки, чтобы вообразить, будто одна из них – крылатый конь. Нет, это лишь птицы, и я костерю их на пяти языках: английском, греческом, французском, испанском и латыни. Возможно, будь у меня вдосталь крепкого скотча или бурбона, я сумел бы выбраться из этой передряги и ускользнуть в какое-нибудь совершенно иное место и время… Получилось же у меня сбежать из современного Нью-Йорка в древнегреческий дворец горгоны Медузы.
И снова я пишу в блокноте, на что никак не рассчитывал. Не знаю, какой был день, месяц, год и век, но, по скромному разумению этих неотесанных островитян, а также по моему собственному, то был день большого котла. Котел приволокли еще утром – огромный сосуд из почерневшей и порядком помятой бронзы, с китайскими иероглифами на боку. Наверное, он прибыл сюда на борту какой-нибудь заблудшей или потерпевшей кораблекрушение джонки. Не хочется думать о том, какая участь постигла ее команду, если кто-нибудь из них уцелел и сумел выбраться на берег. Какая ирония судьбы – быть сваренным в собственном обеденном котле.
Но я отвлекся. Туземцы выставили перед котлом кучу грубо вылепленных глиняных кувшинов с пальмовым вином, и мы все вместе порядком надрались. Я хотел поучаствовать в своем похоронном пире, пусть мне и была уготована роль главного блюда.
Наконец дикари забормотали и замахали руками. Вождь, грузный высокий мерзавец, принялся раздавать приказы. Его подручные бросились в лес, а потом вернулись: некоторые несли сосуды с речной водой, чтобы наполнить котел, другие складывали под ним аккуратные вязанки сухой травы и хвороста. С помощью кремня и обломка металла разожгли огонь. Обломок этот напоминал кончик китайского меча и, видимо, происходил с той же джонки.
Я понадеялся, что его владелец, перед тем как меч сломался, успел укокошить побольше людоедов.
В тщетной попытке хоть как-то приободриться я затянул «Марсельезу», а потом «Лулу» и другие скабрезные песенки. Вода в котле забулькала, и взгляды поваров обратились на меня. Меня схватили, избавили от лохмотьев, в которые превратилась моя одежда, и ловко связали веревкой, сплетенной из каких-то растительных волокон: колени примотали к груди, а согнутые руки – к туловищу. Потом, распевая, несомненно, весьма людоедскую песнь, они подняли меня и бросили в котел. С громким бульканьем я опустился на дно и остался более-менее сидеть.
Я-то думал, меня предварительно хотя бы оглушат ударом дубинки по голове, а не будут варить в здравом уме и
