квашенной капусты. Жизнь прекрасна. Сегодня ночью от души повалял сенную девку. Давненько присмотрел её. Молодая, 15 годков, а вся такая, как ягодка. Вот сегодня и попробовал всласть ягодки этой. На слёзы её не смотрел. Ещё чего не хватало. Радоваться должна, что князь внимания на неё обратил. Да лоно её безродное ощутило в себе уд княжеский. Натешился от души. Ничего, попривыкнет, с радостью сама зад свой подставлять будет. У него ещё одна есть на примете. Тоже хороша. Так что будут его две девки ублажать. Он даже представил, как две девицы, стоят в коленно-локтевом положении на широком ложе, оттопырив свои белые ягодицы. А он решает, какую первой облагодетельствовать, а какую второй. При этой картинке, почувствовал вновь нарастающее желание. Решил, что сейчас поест и вновь позовет холопку. Надо и третью найдёт, чай смердов батюшка ему достаточно оставил. А он сам уже и от сестрицы избавился. А то ишь чего захотела, треть от состояния. Борис считал, что всё состояние родителей принадлежит исключительно ему. Вспомнив сестру, он самодовольно усмехнулся. Сегодня постриг у Ксеньки. Вот и всё. Станет монашкой, невестой Христовой. Вот пусть ей и будет. И можно будет забыть о ней. Как он всё ловко обстряпал. И с игуменьей договорился. Денег правда пришлось дать старой сквалыге. Но это гораздо меньше, чем пришлось бы отдавать сестре. Вот только отец Серафим смотрит на него с осуждением. Но молчит старый хрыч. Вот и пусть дальше молчит. А с писарем он уже разобрался. Тот молчать будет под страхом смерти.
Насытившись, Борис рыгнул, отодвинул серебряную тарелку с остатками пиршества. Допил вино из кубка.
— Прошка! — Крикнул он. В трапезную заглянул плюгавый мужичонка. — Зови в мою опочивальню Ваську. Пусть ждёт меня там, без сарафана. Хочу ещё помять её. — Прошка гнусно усмехнулся, кивнул и исчез за дверью.
Борис встал, подошёл к окну. Самодовольно засунул большие пальцы обеих рук за пояс. Смотрел в окно, оглядывая свои владения со второго поверха терема. И в этот момент увидел конных. Они блестели кирасами, такими же блестящими металлическими шлемами. Конные двигались колонной. Десятка три. — Посчитал Борис. Чего им здесь надо? Кто это? На двоих, скакавших во главе колоны были красные мундиры Корпуса.
— Этих мне ещё здесь не хватало. — Зло выругался князь. От колоны отделилось несколько всадников и направились в сторону стоявшей в селе церкви. Остальные стали заезжать на подворье. Всё верно, день же, поэтому ворота были открыты. Один из командиров, в красном мундире, не слезая с коня, подозвал к себе кого-то из смердов князя.
— Эй, князь Остожский где?
— Дык, боярин, у себя в тереме.
— Зови, быстрее, пока плетью не перетянул.
У Бориса вдруг нехорошо засосало под ложечкой. Про холопку, которая должна его уже ждать в опочивальне в нагнутом положении с оттопыренной попкой он уже не думал. Тревога всё больше нарастала в нём. Некоторые из конных соскочили на землю. Ходили по двору, как у себя дома. Стали набирать воду из колодца. Зубоскалили с бабами и девками. У князя и свои боевые холопы были. Сейчас их с десяток имелось. Вот только эти как-то быстро оттерли его воев в сторону и возле каждого боевого холопа Остожских оказалось по двое прибывших. В дверь трапезной постучались. Это был Прошка.
— Чего?
— Княже там оружные спрашивают тебя.
— Кто они такие? — Спросил Борис, хотя и сам уже догадался.
— Не говорят, княже.
— Ладно. Неси шубу мою. — Всё верно, после смерти отца, шуба стала принадлежать Борису. А ведь её в своё время даровал Всеволоду Остожскому со своего плеча сам Государь Иоан Третий. Прошка притащил шубу. Борись надел. Надел так же высокую бобровую шапку-горлатку. Взял в руки посох своего отца. Спустился со второго поверха вниз и вышел на крыльцо. Нахмурил брови.
— Вы кто такие будете? — Он смотрел в лицо молодому парню, в красном мундире. Тому, кто спрашивал его. Этот наглец даже с коня не сошёл. В руках плеть, которой он поигрывал.
— Ты князь Борис Остожский?
— Я князь Борис Всеволодович Остожский. И повторяю, вы кто такие?
— Я сержант Корпуса и палатин Царевны Александры Комниной-Вяземской Божен. Со мной кирасиры Корпуса. Именем Великого Государя Московского Василия Иоановича, отвечай, где завещание князя Всеволода Остожского, в коем он указывает кому и сколько положено из имущества его, что делит между своими детьми, сыном Борисом Остожским и дочерью Ксенией Остожской?
— Какое завещание? Нет никакого завещания. И вообще пошли вон отсюда, пока плетей не получили, смерды!
На дворе наступила тишина. Борис понял, что хватил лишку, так как очень нехорошо на него смотрели все без исключения, прибывшие. Сержант, назвавшийся Боженом осклабился словно молодой волк почувствовавший кровь. И второй такой же.
— А ты дурак, князь. — Усмехнулся сержант Божен. Бориса ещё никто, кроме родного батюшки дураком не называл. Божен посмотрел на своего второго товарища в мундире.
— Никиша, ну так что? Как Царевна сказала, завещание надо найти. Будем искать. Вопрос, а найдём ли? А если этот его уничтожил?
— Ну и что? Есть двое свидетелей. Их допросим. Нам поручили дознание сделать. Этого сами трогать не будем, его просто в Кремль отвезём к боярину Вяземскому в каземат. Там и без нас на дыбу подвесят, всё сам расскажет. А вот с двумя другими поговорим. И терем обыщем. — Они разговаривали, совершенно не обращая внимания на Князя. Оба соскочили с коней, взбежали на крыльцо. Божен стал напирать на князя. Заставляя того пятиться ко входу в терем.
— Значит завещания нет? Плохо князь. Царевна очень рассердиться. А тебе её лучше не злить, а то когда она серчает, может плетью отходить или палкой. Или боккэн в руки возьмёт, что совсем плохо. Боккэном она и кости переломать может.
— Да как ты смеешь⁈ Мне, князю, Гидеминовичу?
— Ты, князь, посохом то не стучи. Не надо. Княжна Ксения Остожская обратилась к Царевне Александре, прося защиты. Царевна обвинила тебя, князь, в святотатстве, то есть преступлении против веры и Церкви Православной. А это очень серьёзно. Этим Церковь заниматься будет. Как бы на костёр тебе князь не попасть.
— Чтооо?
— А то. Вот о чём, князь тебе думать надо. А ещё Царевна обвинила тебя в лихоимстве, мошенничестве, татьбе и воровстве. А этим уже боярин Вяземский в Разбойном приказе занимается. У тебя князь куда ни кинь, везде клин. Поэтому лучше помолчи, а то наговоришь себе ещё на четвертование лишнее. Оно тебе надо? — Приговаривал Божен, оттесняя князя в сам терем. — Где писарь?
— Какой писарь? — Борис сначала даже не понял, о чём вопрос, из-за резкого смена сержантом Корпуса темы.
— Писарь, князь. Акинфием вроде кличут его.
— Не знаю я где этот смерд!
— Ничего. Мы найдём. — Божен поймал за шиворот Прошку. Встряхнул его. — В отличии от твоего господина, ты не князь, смерд простой, а значит мы тебя пороть можем, как Царевна-матушка говорит, без зазрения совести. Где писарь, шнырь подколодный?
Прошка со страхом смотрел на рослого гвардейца. Но с ещё большим страхом посмотрел на своего князя. Божен с Никифором заметили это. Прошка отрицательно замотал головой.
— Не знаю ничего.
— Значит своего хозяина боишься больше, чем нас? Зря, мужик. Данила. — Позвал Божен одного из кирасир.
— Я, господин сержант.
— Этого на улицу. Всыпать пять плетей. Для начала. Если память не вернётся, ещё пять плетей, пока не вспомнит, где писарь Акинфий. Остальные, начинаем искать свиток. Завещание. Начали.
Никифор взбежал вверх по лестнице, направляясь в опочивальню к князю. Борис вспомнил, что у него там девка ждать его должна.
— Эй, ты куда? — Заорал он. Пусть девка и холопка, но делится своим будущим гаремом он ни с кем не собирался.
— Стоять. — Тормознул его Божен, уперевшись Борису в грудь рукой, в кулаке которой была зажата плеть. — Ты чего так возбудился, князь? Неужто что прячешь там? Может завещание?
— Нет никакого завещания! — Князь взвизгнул. Но Божен ухмыляясь, загораживал ему путь на второй поверх.
Через некоторое время с верхнего этажа раздался девичий визг и вопли. Все кто был на первом удивлённо смотрели на верх. Вскоре оттуда сбежала какая-то девица, наспех одевая сарафан. Кирасиры заржали.
— Никифор, ты что там? —
