Ознакомительная версия. Доступно 56 страниц из 277
Ллойд Уильямс произнес свою настоящую первую речь через несколько месяцев, в ходе дебатов по законопроекту о государственном страховании. Это доставило ему больше волнений.
При подготовке речи он вспоминал двух ораторов. Его дед, Дэй Уильямс, использовал язык и слог Библии не только в церкви, но – возможно, специально – и когда говорил о трудностях и несправедливостях в жизни шахтера. Он питал склонность к словам коротким, богатым по значению: труд, грех, алчность. Он говорил про очаг, шахту, гибель.
Черчилль делал то же самое, но с юмором, которого недоставало Дэю Уильямсу. Его длинные, величественные предложения часто кончались неожиданным образом или полным изменением смысла. Во время Всеобщей забастовки 1926 года, когда он был издателем правительственной газеты «Бритиш газетт», то предупредил профсоюзных работников: «Ваши решения должны быть абсолютно взвешенными: если вы когда-нибудь снова натравите на нас всеобщую забастовку – мы на вас снова натравим «Бритиш газетт»! Ллойд считал, что речи такие сюрпризы нужны – они словно изюминки в булочке.
Но когда он встал, чтобы заговорить, то внезапно обнаружил, что его тщательно проработанные предложения кажутся ему оторванными от действительности. Было ясно видно, что его слушатели чувствуют то же самое, и он ощущал, что пятьдесят из шестидесяти сидящих в зале членов парламента слушают вполуха. Он пережил миг паники: как можно говорить скучно о предмете обсуждения, имеющем такое большое значение для людей, которых он представляет?
На первой скамье правительства он увидел свою мать – теперь министра школьного обучения, и своего дядю Билли – министра угольной промышленности. Ллойд знал, что Билли Уильямс начал работать в шахте, когда ему было тринадцать лет. И Этель было столько же, когда она начала мыть полы в Ти-Гуине. И предметом обсуждения были не красивые фразы, а жизнь людей.
В следующий миг он оставил свои бумаги и заговорил экспромтом. Вместо написанного он заговорил о нужде рабочих семей, оставшихся без гроша из-за безработицы или увечья – он сам был этому свидетелем, повидав такие ситуации и в лондонском Ист-Энде, и в угольных шахтах Южного Уэльса. Голос его выдавал его чувства, отчего ему стало несколько неловко, но он продолжал. Он ощутил, что аудитория начинает слушать внимательнее. Он упомянул своего деда и других, начинавших движение лейбористов с мечтой о полном страховании трудящихся, чтобы навсегда покончить со страхом нищеты. Сел он под гул одобрения.
На галерее посетителей его жена Дейзи гордо улыбнулась и подняла вверх большие пальцы.
Остальное заседание Ллойд слушал с чувством удовлетворения. Он считал, что первый настоящий экзамен в качестве члена парламента он выдержал.
Потом, в лобби, к нему подошел один из организаторов партии лейбористов, отвечающих за обеспечение правильного голосования. Поздравив Ллойда с речью, он сказал:
– Как бы вы посмотрели на должность личного парламентского секретаря?
Ллойд затрепетал. У госсекретаря и у каждого министра было как минимум по одному личному парламентскому секретарю. На деле личный парламентский секретарь часто был нужен лишь затем, чтобы носить портфель, но обычно эта работа была первым шагом к назначению на должность министра.
– Это большая честь для меня, – сказал Ллойд. – У кого я буду работать?
– У Эрни Бевина.
Ллойд едва мог поверить своей удаче. Бевин был министром иностранных дел и ближайшим сотрудником премьер-министра Эттли. Близкие отношения между ними были случаем притяжения противоположностей. Эттли был из среднего класса: сын юриста, выпускник Оксфорда, офицер Первой мировой войны. Бевин был незаконным сыном служанки, отца своего не знал, работать начал в одиннадцать лет и основал такую махину, как Профсоюз транспортных и неквалифицированных рабочих. Внешне они тоже были полной противоположностью: Эттли – худой, щеголеватый, спокойный и серьезный; Бевин – здоровяк, высокий и мощный, с избыточным весом и громким смехом. Министр иностранных дел называл премьер-министра «крошка Клем». И все равно они были верными союзниками.
Бевин для Ллойда был героем – как и для миллионов обычных британских граждан.
– Я ничего не желал бы сильнее, – сказал Ллойд. – Но ведь у Бевина, кажется, уже есть личный парламентский секретарь?
– Ему нужно два, – сказал организатор. – Завтра утром приходите к девяти в Министерство иностранных дел – и можете начинать работать.
– Благодарю вас!
Ллойд торопливо направился по обитому дубовыми панелями коридору к кабинету матери. Он договорился с Дейзи встретиться там после заседания.
– Мама! – воскликнул он, входя. – Меня назначили личным парламентским секретарем к Эрни Бевину!
И тут он увидел, что Этель не одна. В кабинете был граф Фицгерберт.
Фиц уставился на Ллойда с удивлением и отвращением.
Несмотря на потрясение, Ллойд заметил, что отец был одет в светло-серый костюм идеального кроя с двубортным жилетом.
Он перевел взгляд на мать. Она была совершенно спокойна. Ее эта встреча не удивила. Должно быть, она это устроила специально.
Граф пришел к тому же заключению.
– Этель, какого черта?
Ллойд смотрел на человека, чья кровь текла в его жилах. Даже в этой неловкой ситуации Фиц держался спокойно и с достоинством. Он был красив, несмотря на прикрытое веко – последствие раны, полученной в битве при Сомме. Он опирался на трость – еще одно последствие Соммы. Через несколько месяцев ему должно было исполниться шестьдесят лет, но вид у него был безукоризненно ухоженный, седые волосы аккуратно подстрижены, серебристый галстук завязан тугим узлом, черные туфли сверкали. Ллойд тоже всегда любил хорошо выглядеть. «Вот откуда это у меня», – подумал он.
Этель подошла к графу и встала рядом. Ллойд знал мать достаточно хорошо, чтобы понять это движение. Стараясь убедить человека в чем-то, она часто использовала свое обаяние. Но все равно Ллойду было неприятно видеть этот знак расположения к тому, кто использовал ее, а потом бросил.
– Мне было так жаль, когда я услышала о гибели Малыша, – сказала она Фицу. – Для нас нет ничего дороже, чем наши дети, правда?
– Мне пора, – сказал Фиц.
До этого момента Ллойд встречался с Фицем лишь мимоходом. Никогда раньше он не проводил рядом с ним столько времени и не слышал, чтобы тот произносил столько слов. Несмотря на неловкость, Ллойду было интересно. Фиц хоть и был сейчас мрачен, но обладал своеобразным обаянием.
– Ну пожалуйста, Фиц, – сказала Этель. – Ведь у тебя есть сын, которого ты так и не признал, – сын, которым тебе следует гордиться.
– Не надо! – сказал Фиц. – Человек имеет право забыть ошибки юности.
Ллойда передернуло от неловкости, но его мать не отступала.
– А зачем тебе забывать? Я понимаю, что это была ошибка, но посмотри на него сейчас! Член парламента, который только что произнес блестящую речь и назначен личным парламентским секретарем к министру иностранных дел!
Ознакомительная версия. Доступно 56 страниц из 277
