быть, понятых набирали впопыхах и в великой спешке на «Нефтяном складе» — где Панкрат подсунул чекистам своих родственников-работников.
Хреново!
* * *
Вдруг, послышался какой-то одинаковый, повторяющийся с одинаковой амплитудой звук. Все замерли…
— В доме, есть ещё кто? — спросил главный чекист, — домашних животных держите?
— Мой отец — иерей местного православного храма. Но сейчас он выпил лишку с устатку и спит.
Долговязый латыш, опасливо заглянул в спальню из которой раздавался могучий храп и, подумав, сказал с лёгким сомнением:
— Позже придётся вашего отца разбудить, а пока давайте начнём с Вас.
Я с готовностью вывернул карманы галифе и похлопал спереди по гимнастёрке:
— Чтоб до минимума сократить все формальности, предлагаю начать не с меня — а с моей спальни. Кто «за», товарищи?
Латыш строгим голосом меня прервал:
— Сядьте, гражданин! Начнём с этой комнаты…
— Присяду(!), раз Вы так настаиваете.
Сажусь на табуретку за стол. Ко мне тут приставили сзади одного из чекистов поздоровее в кожаной куртке — сразу же вспомнилась моя первая встреча с Ксавером.
Другой чекист, обликом татарин, встал у двери: видимо на тот случай — если я пойду «на прорыв». Товарищи милиционеры с видом сонных осенних мух, начали шмон под руководством третьего чекиста — самым опытным в подобных делах, судя по раздаваемым им распоряжениям.
Товарищи понятые с выражениями различных эмоций на лицах, за этим дело молча наблюдали… Лишь старенькая Клавдия Николаевна, поминутно крестилась и вполголоса повторяла:
— О, Боже… О, Боже… О, Боже ж мой…
Сам Латыш сел за стол напротив меня и принялся составлять протокол, а я ему всецело помогал — отвечая на стандартные в таких случаях вопросы.
— Здесь какой-то ключ, — сказал милиционер, вынув его из-за икон и показавши всем присутствующим.
Те вопросительно обратились на меня и я не заставил товарищей теряться в загадках:
— Ключ от сундука — ты на нём стоишь, Иван.
Боковым зрением замечаю, как заметно напрягся и переступил с ноги на ногу «Птенец» среди группы понятых неподалёку от двери.
— Что в сундуке, гражданин? — вопрошает главный чекист.
— А что может быть в сундуке у православного священника, — переспрашиваю с недоумением, — религиозный дурман, какой-нибудь.
— Открывайте, — командует белобрысый.
Вскоре, вместе с уцелевшим после моего шмона поголовьем моли, из сундука полетело разнообразное семейное шмутьё.
— Здесь, что-то завёрнутое, — наконец раздаётся, когда дошли до дна, — какая-то толстая книга.
— Принесите её сюда, товарищ.
И тут же на столе перед следователем оказывается…
Нет, не «Ветхий» или «Новый завет»!
И, даже не «Пятикнижие», «Талмуд», или положим — «Коран». И, тем более это не «Трипитака» — каноническое собрание текстов буддизма, содержащее откровения Будды в изложении его учеников.
Малость прибалдевший Латыш, поднимет глаза, полные недоумённого ужаса:
— ЧТО ЭТО⁈
Беру книгу в руку и читаю:
— Карл Маркс «Капитал», том первый, перевод Н. Любавина, Г. Лопатина и Н. Даниэльсона, издание 1872 года… Что-то не так?
Замечаю, не забываю следить: Птенец конкретно закипешевал, поддался назад пятясь на выход — но наткнулся спиной на чекиста-татарина у двери.
— «Религиозный дурман», говорите?
Главный чекист вырвав книгу из моих рук:
— Откуда он здесь?
Как известно, первым из иностранных языков «Капитал» перевели именно на русский язык — знаковое предзнаменование, не находите? Этот заляпанный свечным стеарином том, я за сущие копейки купил (как-никак раритет!) у какого-то «бывшего» в Нижнем на «блошином рынке». И, не только из-за того, что первое издание может стоит бешенных денег — если найти покупателя: сам хотел прочитать, изучить…
Да всё как-то недосуг, да буков много!
Дошёл до десятой страницы и отложил на самую верхнюю полку.
Признаюсь, хотя понимаю — осудят: что-то напрягают меня с самого детства такие толстые книжки. «Войну и мир» тоже не осилил, кстати. Много раз брался в «той» жизни — да дохожу где-то до тридцатой страницы и, появляется стойкой рвотный позыв ко всей «великой русской литературе»…
Почему-то.
— Думаю, когда-то очень давно, мой отец купил его в свободной продаже и, прочитав положил в сундук как самую ценную вещь — чтоб не украли, невзначай… Здесь много разного народу шастает: то и дело — наши портянки пропадают.
Кошусь в сторону двери, где соляным столбом замер деверь Сапрыкина.
— «Капитал» Маркса — самая «ценная вещь» у священника⁈ — чекист, явно сбит с панталыку.
— Я разве не рассказывал? Мой отец сочувствует коммунистическому движению с младых ногтей… Не забудьте занести в протокол, товарищ следователь.
Все, так и «сели» на оппу!
* * *
Наконец, обыск в светлице-трапезной закончился — кроме раритетного издания Маркса, ничего не принёсший в копилку следствию. До сих пор находящийся под впечатлением, белобрысый латыш командует:
— Теперь переходим на вашу комнату, тов… Гражданин Свешников. Вы ничего не хотите сообщить следствию?
Радостно ощеряясь всеми тридцати двумя, я:
— Ну, наконец-то! Я ж говорил — что с неё и надо было начинать. Там много более интересного можно найти — чем в поповских сундуках!
С готовностью приподнимаюсь:
— … Разреши я покажу?
— Сидеть! Мы сами. Граждане понятые… Пройдёмте.
Однако, все понятые в мою спаленку не влезли — Охрим вынужденно остался посреди трапезной — а Птенец постарался в ней остаться и причём поближе к дверям.
И, минуты не прошло, как «опытный» чекист руководивший обыском вылетел назад, с «шарами» слегка навыкат:
— Вот, посмотрите, тааащ… На столе у него лежали.
Кладёт на стол пред начальником листы бумаги. Тот, глядя на меня:
— Что, это?
— Там написано…
Латыш, поднимает один из листов и читает вслух:
«Начальнику Ульяновского районного отдела НКВД РСФСР товарищу Кацу А. И.… Довожу до вашего сведения, что мною обнаружена группа лиц занимающаяся контрреволюционной деятельностью на территории вверенной вам…».
Не дочитав, хватает другой:
— «Начальнику Уездного отдела ГПУ, товарищу…».
Третий лист, он уже читал слегка заикаясь:
— «Начальнику Нижегородского губернского управления Главного Политического Управления, товарищу…».
Не успел латыш разобраться с этими бумагами, как «опытный» чекист снова выбегает из спальни, осторожно — как взведённую бомбу, неся в руках «заветную» тетрадочку… От одного её вида, Охрим Косой затрясся весь и подобрался — как перед первым прыжком с самолёта без парашюта. Очкует очень сильно, должно быть… Одобряюще ему улыбаюсь, но он меня даже не видит.
Заикаясь от волнения, тот:
— Таащ командир, вот что в столе у него
