— Пока нечем гордиться. Я ж пока ничего не сделал. Думаю, за четыре месяца мне еще придется набраться храбрости.
— Предложить ей убежать — уже смелый шаг.
Я немного подумал. И правда, это был смелый шаг.
— Смотрите, что я принес. — Я протянул ей диск: — То самое кино, где Фред Астор танцует на стенах и потолке.
— Ты просто чудо, сынок! — воскликнула Делайла. — У меня для тебя тоже есть подарочек. — Она проковыляла в спальню и вернулась с книжицей в бумажной обложке. — Пусть твой отец думает, что тебе не надо читать про любовь, а я так уверена, что совершенно необходимо. Вот, возьми.
«Ромео и Джульетта»!
— Ой, спасибо. Какой замечательный подарок!
— Чепуха, сынок, и говорить не о чем. Поставить кино?
— Сегодня не могу. Отец записал меня к врачу. Делайла повела бровью:
— Ты захворал?
— Нет, со мной все хорошо.
— Уф-ф! Я было испугалась, что тебе и впрямь скверно без пробежек. И зачем тогда…
— Его волнует моя бессонница, и он хочет, чтобы мне прописали снотворное. — Я поймал тревогу в глазах Делайлы и добавил: — Вы не бойтесь, я решил рассказать доктору всю правду.
— Думаешь, он тебе поможет? А вдруг передаст отцу и тот тебя живьем съест?
— Не знаю. И кажется, сейчас мне все равно. Другие делают что хотят, а я должен сочинять всякие байки, чтобы мне это разрешили. Устал. Надоело. Расскажу доктору правду, и пусть будет что будет.
Делайла шумно выдохнула.
— Vaya con Dios, mi hijo, — сказала она.
— Я не знал, что вы говорите по-испански.
— Зато теперь знаешь почти все, что я могу сказать.
— А как переводится?
— «Иди с Богом, сынок».
— В смысле, поддержка мне не помешает.
— El correcto[5].
* * *
Я был такой счастливый, такой спокойный, такой уверенный в своем желании покончить с враньем и начать новую жизнь, что сделал роковую ошибку. Видно, совсем расслабился. Только представьте — я вошел в нашу квартиру с книжкой в руке. Начисто забыл, что надо бы сунуть подарок Делайлы под рубашку.
Само собой, отец тут же углядел:
— Что это?
Меня поймали с поличным. Мы оба это поняли, стоило мне опустить глаза на книгу. Я чуть было не запихал ее под рубашку. Никуда не годная реакция в такой ситуации. Вроде отец ослеп и ничего не заметил.
— Книга, — сказал я.
— Бесспорно, не та книга, которую я рекомендовал бы тебе прочитать. В противном случае я сам ее выбрал бы. Отдай мне.
— Не отдам.
В последнее время я узнал кое-что новое о своем отце. Но не совсем понимал, что именно я узнал. А сообразил лишь в тот самый момент, когда в третий раз посмел открыто его ослушаться.
Всю жизнь я подчинялся ему. Потому что он был гораздо старше, больше и сильнее меня. Потому что все карты были у него на руках. Потому что он мог превратить мою жизнь в ад. И я был уверен, что стоит мне бросить вызов — он раздавит меня как букашку. В порошок сотрет. А сейчас я, можно сказать, взбунтовался — и что же? Он вроде и не собирался стирать меня с лица земли. Ночью я наорал на него из-за музыки, и он выключил свой патефон. Даже извинился. Два раза. Я вычитал в какой-то книжке, что все задиры на самом деле трусы. Я надеялся, что так оно и есть и что можно положиться на свои открытия об отце.
— Я покажу тебе эту книжку, отец. Ты будешь знать, что я читаю. Поймешь, что в ней нет ничего такого позорного. Но это моя книга, и я не отдам ее.
Я подошел к нему, стараясь выглядеть как можно выше и взрослее. И спокойнее. Но внутри, если честно, все дрожало.
— «Ромео и Джульетта», — сказал он. — Не думал, что ты читаешь Шекспира по собственному выбору.
— Может, надо больше мне доверять?
После чего я ушел к себе в комнату. Открыв книжку, я обнаружил, что Делайла надписала свой подарок: Тебе, Ромео. Не бойся любить. А если не выходит, можешь бояться, но все равно продолжай любить. Твой друг Делайла.
Только тогда я осознал, от какой пули увернулся, не позволив отцу забрать книжку. И еще я почувствовал: что-то между нами изменилось. Сколько лет я боялся отца. Не скажу, что вот так сразу и перестал. Конечно, я все еще его боялся. Зато теперь и отец капельку боялся меня.
* * *
Я шел с отцом к станции подземки и всю дорогу приглядывался к нему. Хотя «с отцом» — не совсем верно сказано. Я отстал на пару шагов, ну или на расстояние вытянутой руки. Шел и думал о том, как давно мы вот так шли по улице вместе. Очень давно. Еще до того, как я начал убегать по ночам. Еще до того, как стал другим человеком. Я выходил из дома вместе с отцом, еще когда он казался мне другим человеком. Возможно, на самом деле он и не был другим. Возможно, изменился не отец, а мой взгляд на него.
— Себастьян, — окликнул он. — Нечего идти у меня за спиной.
Я приблизился на шаг.
— Почему?
— Ты не второсортный гражданин, знаешь ли.
— Никогда такого и не думал.
— Держись рядом.
— Почему?
— Мало ли что. Не хочу, чтобы ты пострадал.
— Мы с тобой не в районе военных действий, отец.
— Это ты так считаешь.
Да он знает наш город — весь этот мир — хуже меня! Последнее время, во всяком случае, я бывал здесь куда чаще, чем он. Я поравнялся с ним и пошел рядом. Через несколько шагов скосил на него глаза. Отец хмурился и выглядел старым из-за борозд на лбу. Старым и напуганным. Клянусь, он выглядел напуганным. За меня боится, подумал я, — или больше за себя? Или того хуже — вообще не знает, потому что перестал различать, где он, а где я? Отец шел быстро. Мне пришлось подстраиваться, ускоряя шаг, — я ведь привык к медленным прогулкам с Делайлой. Глаз он не поднимал, смотрел только на тротуар.
А я начал рассматривать прохожих — мужчин в деловых костюмах, с мобильными телефонами, прижатыми к уху, молодых женщин в красивых нарядах. Переступив через канализационную решетку, я почувствовал тухлый запах сточных вод. Потом вдохнул сигаретный дым, принесенный ветром.
— Что за вульгарная привычка, — сказал отец. — Прекрати глазеть на людей.
— Почему?
— Кто-нибудь непременно решит, что ты напрашиваешься на неприятности.
— Почему же до сих пор не напросился?
Он не ответил. И за весь оставшийся путь больше не говорил, что я веду себя неправильно. Какой-никакой, а прогресс.
* * *
Я не стал заранее просить его не заходить со мной в кабинет врача — надеялся, что медсестра скажет. Так и получилось. Медсестра вышла с моей картой в руках и назвала мою фамилию. Я поднялся, отец тоже.
