— Уррра!
(Аплодисменты.)
— Попрошу без популизма… Спасибо за эспандер, который вы мне подарили…
— Это, чтобы вы не теряли форму на творческом рабочем месте!
— Да, я понял уже намек. Ну, вы правы. Директор тоже человек, а значит, в нем все должно быть прекрасно… Что я хочу сказать вам, коллеги… Сначала по поводу Дня рождения… Я уже очень давно не отмечал этот день… Как-то мне не очень хотелось радоваться тому, что я старею…
— Да ладно! Вы — мужчина в самом расцвете лет! Сколько вам? Двадцать?
— Тридцать семь… Дата какая-то… Никакая… Но я вдруг начал понимать, что в жизни есть смысл.
— Поздновато!
— Не перебивать! Я начал понимать, что… есть вещи, которые трудно объяснить, они какие-то природные, но связанные не только с физиологией, а вполне осмысленные… Что есть какая-то цель, кроме той, которую ставишь, исходя из своих скромных возможностей. Есть что-то, что человек… мужчина… ДОЛЖЕН сделать, и это очень приятный долг. Понимаете, о чем я?
— Нет! Пусть вам Женька текст напишет, а мы давайте выпьем! За шефа!
— Нестеров! Последнее предупреждение! Ладно… Прежде чем мы приступим к пьянству, хочу сказать еще две важные вещи! Слушаете меня, бандерлоги?
— Слушаем, Владимир Владимирович! Ой, простите! Иван Иванович!
— Завтра рабочий день начинается в 10, шутники…
— А давайте в 12!
— Нет. И второе… Я тут подготовил для вас кое-какие подарки… Ну, раз у нас праздник смеха и добра… Я порылся в наших закромах… а нам клиенты много товара для проб и съемок нанесли, он портится…
— Ближе к телу, Иван Иванович!
— Кто перебил? Нестеров опять? Десять долларов штраф… Так вот, я вам сейчас всю эту дрянь раздам и хотя бы так очищу свою совесть и свой кабинет. Маша Виранская! Ты у нас — самая креативная. Вот тебе креативная пепельница в форме легких… Мы ее снимали в рекламе о вреде курения, так что она теперь звезда… Кури на здоровье, Маша!
— Спасибо, дорогой Иван Иванович! Век не забуду.
(Аплодисменты.)
— Влад и Ксюша! Вы у на ребята самые экстремальные, вам… наборник для монет… Не знаю, откуда он у меня, но очень мешает… А вы, глядишь, увлечетесь, станете нумизматами, начнете жить чинно и размеренно, и всем нам от этого будет больше пользы.
— Вот спасибо, босс! Радость-то какая…
(Аплодисменты.)
— Нестеров! Где этот подлец? Нестеров, тебе, как самому циничному в мире человеку, — два ящика китайской лапши быстрого приготовления. Во время съемок мы использовали только один, два осталось… и что теперь делать?
— Давайте сюда, буду ванну с ней принимать… Говорят, там добавки наркотические…
(Аплодисменты.)
— Женя! Где Женя? Жене… как самому серьезному и надежному человеку в нашей компании… я хочу подарить тебе… вот эту фоторамку… Как человеку, у которого обязательно будет семья… Вот эту… фоторамку… То есть сюда можно будет потом поставить фото семьи…
— Спасибо… Иван Иванович.
Рамка была простенькая, такие всюду продаются… Но ценность ее для меня в тот момент была заоблачной, поднебесной! Он сказал — «надежная». Это был удивительный комплимент! Просто удивительный! Это — мое прилагательное, моя мода, мой тренд, моя радость. Я хочу быть надежной, и жить рядом с надежными, и дарить надежду, и получать ее… Спасибо!
— Даша! Где Даша?
— Я здесь, Иван Иванович!
— Даше, как самому красивому человеку в нашей компании, я дарю… вот эти двадцать упаковок колготок разных размеров!
— Спасибо, милый шеф… Я буду грабить в них банки!
«Самая красивая» неожиданно прозвучало лучше, чем «самая надежная»… Я смотрела на Дашу, видела, как она улыбается ему, а он ей…
Красота победила?
— Так где моя красавица? Капельницу везу! — Шестикрылая Фимочка — такая маленькая, шустрая, улыбчивая — легко толкала здоровую рогулину. — Как тут мои девочки? Что кому надо принести? Говорите, а то я потом на четвертый этаж побегу сбегаю…
— Медсестру позовите, Полина себя плохо чувствует, — попросила Таня.
— Так конечно! Она и сама сейчас придет, капельницу-то ставить. (Полине) Держись, хорошая моя, красивая! Ласточка моя, держись!
Полина разревелась еще больше, и так… как совсем маленькая девочка.
Медсестра пришла, ковырнула тощую Танину руку, долго там что-то вставляла, мудрила. Таня с бесстрастным лицом смотрела в потолок. А Полина ушла в коридор, и ее тень мелькала туда-сюда в мутном стекле двери. Разговаривала по своему розовому телефону.
Потом ее увела медсестра.
Зато явилась Милка. С пакетом еды, с горящими глазами.
— Теперь — пожрать!
Александра попыталась ее выставить вон, но… тогда Милка точно пошла бы войной на двенадцатую палату… А мне войны не хотелось, мне хотелось мира и красоты. Так что я вступилась, и после короткой, бурной полемики все, что было в Милкином пакете, переместилось на газетку на моей кровати.
— Во! — сказала Милка, обводя руками поляну. — Это я понимаю. Новый год с Рождеством.
Бутерброды с двумя слоями масла, колбасные и сырные, замерзшая курица в фольге, помидорки и вареные яйца — классика жанра. Соль, лучок, хлебушек. И — сало… Белое, нежное сало с четким мясным рисунком, подернутое перцем, украшенное крупно рубленым чесноком. Сало с корочкой, с таким запахом, что вся интеллигентная палата напряглась и превратилась в большую ноздрю.
— Это что у вас? — равнодушно спросила Александра. — Сало? Где вы только всю эту дрянь берете… Дайте попробовать…
— И мне! — помахала рукой Таня. — Мне тоже.
И мы ели Милкино сало с газетки — ученая, редактор и журналист, и было нам хорошо. А Милка улыбалась со знанием дела — это вам не йогурты!
— Вот это я понимаю! — кивала Милка. — Это я понимаю, это еда. Так и до ужина дотерпеть можно.
Таня: Вкусное сало… Калорийное, правда…
Милка: Ну, дак, да! А некалорийное — это не сало, это… не знаю… кальмар…
Александра: Что с елкой делать будем? Не пускают красоту в роддом… Хотя Полину, вон, пустили…
Милка: Так пусть эта… как ее (кивнула на меня) попросит… Она ж у вас крутая, в кино снимается, ее все знают!
Таня и Александра посмотрели на меня с большим удивлением.
Я ничего не успела им объяснить — вернулась Полина. Она держалась за спину, и морщилась, и подплакивала.
