Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
Грыжу у Джилл не удалили раньше, поскольку педиатр на предоперационном обследовании услышал хрипы в легких. Девочку следовало подлечить. Операцию отложили.
Вторая часть операции прошла успешно, однако еще один анализ, когда грыжу уже удалили, подтвердил то, что я и так знал: легкие Джилл не снабжали ее кровь кислородом в достаточном объеме.
В реанимации ей сделали назначенный мной рентген. Пока я дожидался результатов, мать девочки подошла ко мне поговорить.
– Я назначил рентгеноскопию. Ничего опасного – просто уровень кислорода в крови у нее падал быстрее, чем обычно. Возможно, все дело в той пневмонии, но мне надо убедиться.
– Спасибо вам огромное! – воскликнула ее мать. – Наконец-то хоть кто-то прислушался ко мне! Я всем говорила – с ней что-то не то. Но никто ничего не делал.
– Ну вот, я вас услышал. Мы делаем рентген. И во всем разберемся.
Такой поворот событий был весьма предсказуем. Я не удивился жалобе матери на то, что никто ее не слышит. Львиную долю работы педиатра составляют плановые осмотры здоровых детишек, сопли, простуды и прививки. И уж точно меня не удивило ее предчувствие, что с ребенком что-то не так. Матери всегда виднее. Скорее, я удивлялся собственной слепоте – до настоящего момента. Когда мать говорит, что проблема есть – это признанный факт, пока не доказано обратное. Именно так меня учили. И надо же было мне столько всего упустить! Все признаки и симптомы были налицо, но я не увидел картину в целом. Только в операционной все встало на свои места, жаль, поздновато.
Рентгеновский снимок, наконец, пришел, и я, потрясенный, держал его в руках. Конечно, что-то было не так – только совсем не то, что я предполагал. Никакой пневмонии. На снимке спереди казалось, что в груди у Джилл – баскетбольный мяч. Но это не было деформированное сердце. Рентгенолог в описании выразился уклончиво: рентгеноскопия грудной клетки выявила «новообразование».
За этим последовал еще один рентген, а за ним – бурная деятельность, в результате которой Джилл сначала оказалась в госпитале (изначально предполагалось, что она будет наблюдаться амбулаторно), а затем в палате интенсивной терапии. Анализ крови подтвердил, что Джилл очень, очень серьезно больна. У девочки был рак.
Скрытая болезнь заявила о себе, когда к вечеру у Джилл началось кровотечение в брюшную полость. У нее не хватало тромбоцитов, кровяных телец, отвечающих за свертываемость крови, и разрезы, сделанные при удалении грыжи, привели к массированному кровотечению.
После того как Джилл выписали из госпиталя, я потерял с ней связь. Я знал, что она проходит лечение и хорошо реагирует на него, но лично девочку не видел.
Полтора года спустя, переговариваясь с коллегой у дверей в отделение, я заметил пожилую женщину, стоявшую на другом конце холла, которая очень пристально на меня смотрела. Потом она на минуту куда-то отошла и вернулась с женщиной помоложе, катившей знакомую коляску. Прежде чем я сообразил, кто они такие, до меня долетели слова пожилой дамы: «Вон он, тот доктор, который спас Джилл жизнь». Казалось, можно было гордиться такой оценкой, но я по-прежнему сомневался. Тем не менее главным на тот момент оставалось то, что Джилл успешно вылечилась от рака. Она была здорова и выглядела восхитительно.
Если бы я вовремя все вспомнил, если бы действовал, как обычно – осталась бы Джилл в живых? Вот она, суть моей дилеммы. Я взялся за дело без проверки, положил ребенка на операционный стол, и не поставил свой диагноз, пускай и пугающий: отсутствие признаков дыхания в левом легком. Если бы я перепроверил сведения ассистента и сам прослушал легкие перед операцией, то ее пришлось бы отменить, а Джилл вернулась бы назад, к своему педиатру, который однажды уже просмотрел проблему и не прислушался к словам матери.
Пропустить данное заболевание для педиатра неудивительно: по статистике, это может быть единственный случай такого рода, с которым он столкнется. Но тогда Джилл начали бы лечить гораздо позднее. Получалось, что, просчитавшись, я спас ребенку жизнь. Для себя я не разрешил эту ситуацию до сих пор. Если вернуться к теме «опыт против банальной удачи», то можно ли сказать, что победителей не судят?
И еще: судьбоносную роль в этой истории сыграл обычный оксиметр, который помог обнаружить заболевание Джилл. В ходе операции цианоза у нее не наблюдалось; уровень кислорода в крови не опускался ниже того предела, когда кожа из розовой становится синюшной. На вид цвет кожи ребенка не изменился. Зато изменился сигнал датчика, встревоживший меня и заставивший докопаться до истины.
По здравом размышлении я понял, что говорить о спасении жизни здесь нельзя. Нет, я не спас ей жизнь. Но я поторопил лечение.
Главным моим учителем я считаю Фрэнка Селени, главу отделения анестезиологии, который когда-то принял меня в интернатуру, занимался со мной и потом взял к себе на работу. Однажды, в самом начале, он отвел меня в сторону и сказал, что потребуется несколько десятков тысяч операций, прежде чем я осознаю пределы своих возможностей. Перефразируя Дональда Рэмсфилда: «Есть известные известные, вещи – про которые мы знаем, что знаем их, и известные неизвестные – вещи, про которые мы знаем, что не знаем. Но еще есть неизвестные неизвестные». Фрэнк научил меня помнить и предвосхищать неизвестные неизвестные.
Следующий шаг к профессионализму – понимание того, что не следует ругать себя за ошибки, а надо использовать их как стимул к развитию. Это озарение постигло меня уже на пике карьеры. Благодаря ему я начал искать новые возможности для самосовершенствования. Признание собственных ошибок – не всегда признак некомпетентности, которая в нашем деле недопустима (и наказания за нее о-го-го!). Как выразился Нильс Бор, физик, лауреат Нобелевской премии, «ученый – это человек, который совершил все возможные ошибки в некоторой узкой сфере». Думаю, я их как раз совершил – все и еще немного.
Есть ошибка, совершенная еще в начале профессионального пути, о которой я никак не могу забыть, – и не потому, что пострадал кто-то из пациентов, а потому, что пострадало мое собственное эго. Я работал со Знайкой, великолепным профессионалом и скрупулезным педантом. Хирург тоже был выдающийся, еще один мой наставник – Кейси Ферлит. В конце операции, ровно в тот момент, когда я отключал аппарат искусственной вентиляции легких, пациент внезапно сделал очень глубокий вдох. Все случилось за долю секунды: он как будто пытался вдохнуть с пластиковым мешком на голове, плотно завязанным вокруг шеи. Грудь его запала; все силы ушли на этот вдох. В грудной клетке образовалось отрицательное давление, пострадали легкие, и начался легочный отек. Пациент очнулся от наркоза, я, ничего не подозревая, вытащил эндотрахеальную трубку, и тут розовая пена пошла у него изо рта.
Сердце у меня замерло, когда я осознал, что спровоцировал отек легких; жидкость шла из дыхательных путей. Уровень кислорода начал падать, пришлось снова вводить дыхательную трубку, чтобы создать положительное давление в легких и прекратить отделение жидкости. Знайка лишь смерил меня взглядом, – но и этого было достаточно. Мои действия – или бездействие – навредили пациенту. Кейси тоже промолчал. Пациента перевели в палату интенсивной терапии, а мне пришлось выдержать первый нелегкий разговор с родными. Несколько часов спустя пациент был снова бодр и весел. Однако я сознавал, что разочаровал троих самых важных на тот момент людей в своей жизни: Пациента, Знайку и Кейси.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
