Как Пенелопа терпелива,Поверив сердцем в чудо,Вещицу сделаю красивую,Внимательнее буду.
Смита
Варанаси, штат Уттар-Прадеш, Индия
Смита резко просыпается на перроне, где задремала, прижимая к себе свернувшуюся калачиком Лалиту. Солнце только еще встает. Сотни пассажиров несутся, сметая все на своем пути, в направлении только что поданного поезда. Всполошившись, она будит девочку:
– Бежим! Поезд пришел! Скорее!
Она торопливо собирает пожитки: боясь воров, они спали прямо на сумке. Хватает Лалиту за руку и бросается к вагонам третьего класса. На перроне страшная толчея, настоящее людское море, люди толкаются, опрокидывают, топчут друг друга. Со всех сторон раздаются крики: «Давай, давай!!!» Смита цепляется за ручку вагонной двери, на нее давят, но она держится изо всех сил, пытаясь протолкнуть Лалиту впереди себя и в то же время боясь, что девочку задавят в этой толпе. Вдруг, засомневавшись, она обращается к тощему мужчине, пробивающемуся в вагон рядом с ней. «Это поезд на Ченнаи?» – кричит она. «Нет! – отвечает тот. – На Джайпур. Не верьте табло, они часто врут».
Смита снова хватает Лалиту – та уже почти пролезла в вагон – и с огромным трудом пробирается обратно, как лосось, плывущий против течения.
Пробегав какое-то время по вокзалу, получив несколько противоречивых ответов на свои вопросы, тщетно попытавшись разузнать что-то у полицейского, Смита с Лалитой нашли наконец поезд на Ченнаи и залезли в вагон «спального класса». Это оказался старый вагон без кондиционера, с удобствами прошлого века, кишмя кишевший мышами и тараканами. С трудом втиснувшись в переполненное купе, они заняли единственное свободное местечко на деревянной скамье. На нескольких квадратных метрах уже сгрудилось десятка два пассажиров. Даже на самом верху, на багажных полках, сидят, свесив ноги в пустоту, какие-то мужчины и женщины. Путь предстоит долгий, в таком положении они должны будут проехать две тысячи километров. Поезд обычный, дешевый, не экспресс, останавливается на всех станциях, а потому едет медленно. Ехать через всю Индию, что за безумие, думает Смита. Здесь, в этих вагонах последнего класса, толкаясь, задыхаясь, изнемогая, путешествует все человечество. Целые семьи, младенцы, старики, сидя прямо на полу или стоя, стиснутые так, что не пошевельнуться.
Первые часы путешествия проходят без осложнений. Лалита спит, Смита клюет носом в полусне без сновидений. Вдруг девочка просыпается: ей нужно выйти. Смита начинает пробираться вместе с ней в конец вагона. Рискованное предприятие: на полу устроилось столько народу, что трудно кого-нибудь не задеть. Несмотря на все меры предосторожности, она наступает на одного из пассажиров, который разражается яростной бранью в ее адрес.
Когда они наконец добираются до туалета, оказывается, что дверь закрыта на два оборота. Смита пытается открыть ее, стучит. «Зря стараешься, – бросает ей сидящая на полу беззубая старуха с темной, словно старый пергамент, кожей. – Они там уже несколько часов как заперлись. Целое семейство, всё искали, где пристроиться, чтобы хоть поспать. До конечной станции не выйдут». Смита снова принимается стучать в дверь, то возмущаясь, то умоляя открыть. «И нечего тут надрываться, – снова говорит старуха, – другие уже пытались – не получилось».
«Но моей девочке правда очень нужно», – вздыхает Смита. Старуха тычет пальцем в угол вагона: пусть присядет там. Или пусть ждет ближайшей остановки. Лалита застыла в ужасе: она не хочет справлять нужду на глазах у чужих людей, в свои шесть лет она уже обладает обостренным чувством собственного достоинства. Смита пытается ей втолковать, что другого выхода нет. На ближайшей станции выходить рискованно, остановка слишком короткая. На предыдущей остановке одна семья так вот вышла, а на перроне было столько народу, что они не смогли вернуться обратно в поезд. Так он и ушел, а они остались неизвестно где, на незнакомой станции, без вещей.
Лалита мотает головой. Она лучше потерпит. Через час или два будет длинная стоянка в Джаблапуре. Она продержится.
Пока они пробираются обратно к своему месту, вагон наполняется вдруг жуткой вонью – смесью мочи и фекалий. Так бывает на каждой станции, где останавливается поезд: местные жители имеют обыкновение справлять свою нужду на железнодорожных путях. Смите хорошо знаком этот запах, он везде одинаков, ему неведомы границы, он не разбирает чинов, каст и достатка. Смита привыкла, но все равно задерживает дыхание, как делала это во время работы, закрывает себе и Лалите нос платком.
Этому больше не бывать. Она поклялась себе. Больше она не будет жить не дыша. Дышать свободно, с достоинством – вот как она будет жить. Наконец-то.
Поезд трогается. Мерзкий запах рассеивается, сменяясь другим, менее удушливым, но таким же тошнотворным – запахом потных тел, стиснутых в замкнутом пространстве. Скоро полдень, в переполненных купе, где лишь обычный вентилятор гоняет зловонный воздух, жара становится невыносимой. Смита дает попить Лалите, сама делает несколько глотков.
День тянется во влажном оцепенении. Одни чистят башмаки посреди купе, другие смотрят сквозь приоткрытую дверь на проносящиеся мимо пейзажи или прижимаются к решеткам окон в надежде хоть как-то освежиться, но получают только новую порцию раскаленного тропического воздуха. Какой-то человек ходит по поезду, окропляя головы пассажиров водой в знак благословения. Нищий попрошайка метет полы, выпрашивая за свою работу хоть несколько монеток и рассказывая всем и каждому свою печальную историю. Он вместе с родными работал в поле где-то на севере, когда богатые землевладельцы пришли к его отцу, который был им должен. Они избили его, переломали ему руки и ноги, вырвали глаза, а затем повесили за ноги, вся семья это видела. Лалиту от этого страшного рассказа начинает трясти, а Смита велит нищему идти мести куда-нибудь в другое место: здесь же дети!
