Чуть позже он почти выкрикнул:
— Что ж, посмотрим!
Он продолжал и дальше беседовать сам с собой.
— Пускай сам скажет, чем я болен.
Доктор пришел вместе с Соней, которая встретила его в госпитале. Адил-бей пригласил врача в комнату, закрыл дверь на ключ и заявил:
— Осмотрите меня.
Произнося это, турок горько улыбнулся, как будто сыграл со своим собеседником злую шутку.
— Вы себя не очень хорошо чувствуете?
— Очень плохо.
— Где у вас болит?
— Везде.
— Покажите язык… Х-м-м!.. Разденьтесь до пояса…
Когда щека доктора прикоснулась к груди Адил-бея, он решил, что сейчас закричит от раздражения.
— Дышите… Покашляйте… Сильнее…
Лицо врача было серьезным, правда, не намного серьезнее, чем обычно.
— Вы уверены, что не злоупотребляете бромом?
Адил-бей усмехнулся, но не стал признаваться, что никогда не принимал это лекарство.
— Все органы нездоровы, словно…
— Словно что?
— Словно вы на протяжении долгого времени чем-то злоупотребляли, например наркотиками или алкоголем. Вы пьете?
— Никогда. Что еще это может быть?
— Я пока не понимаю. У вас есть какие-нибудь локальные боли?
Преисполненный презрения, Адил-бей продемонстрировал врачу свой платок.
— Вот что у меня есть! — бросил он.
Вопреки его ожиданию, врач посмотрел на платок почти без интереса.
— С вами такое впервые? Это любопытно, но не доказывает, что вы больны туберкулезом. Прослушивая вас, я не нашел никаких шумов в легких, но если вы хотите быть уверенным, то должны прийти в больницу, чтобы вам сделали рентгеновский снимок.
С чего это вдруг доктор взял стакан воды, стоящий на ночном столике? Он взглянул на него, понюхал, затем обернулся к Адил-бею, который так и не оделся, и пожал плечами.
— Что вы мне пропишете?
— Прежде всего отменю бром. Вы питаетесь дома? Если я не ошибаюсь, в кабинете я видел вашу домработницу?
Доктор заинтригованно и недовольно осмотрелся по сторонам. Теперь Адил-бей не спускал с него глаз. Он догадался. Он ожидал слово, которое так и не прозвучало.
— Вы думаете, недомогание как-то связано с пищей?
— Я этого не говорил. Нет никаких причин думать, что ваше самочувствие как-то связано с питанием.
— Тогда что?
— Приходите ко мне в больницу. Я обследую вас более серьезным образом.
— Вы не хотите сказать, о чем думаете?
— Я еще ни о чем не думаю.
Доктор лгал. И доказательством тому служил его поспешный уход, он так торопился, что не сразу нашел дверную ручку. Однако в кабинете он остановился, чтобы посмотреть на Соню и на домработницу.
— В больницу!.. — повторил медик Адил-бею, последовавшему за ним.
Посетители ждали. Соня подняла голову и спросила:
— Вы будете принимать сегодня?
— Да.
Консул произнес это «да» как угрозу. Он оделся, действуя нарочито спокойно, при этом Адил-бей не прекращал следить за собой в зеркале.
Чуть позже он сел за свой рабочий стол и бросил:
— Первый!
Никогда ранее он не был столь категоричным.
— Вы говорите, что ваша дочь исчезла, и полагаете, что похитил ее именно турок? Я ничем не могу вам помочь, мадам. Я нахожусь здесь не для того, чтобы искать девушек, которые позволяют себя похищать. Следующий!
В то же время консул постоянно прислушивался к тому, что делает в его спальне домработница, и не спускал глаз с Сони. Ничто не ускользнет от него. Все его чувства обострились до предела. Он рассматривал кожу своей секретарши, которая была такой же бледной, как и у него. Но это была совершенно другая бледность! Впрочем, ее кожа отличалась особой сухостью, в то время как кожа Адил-бея при малейшем движении, даже когда не ощущалось жары, становилась влажной.
Соня писала. Два или три раза она обращала к нему лицо, и каждый раз консул явственно чувствовал, что это движение не было естественным и давалось девушке с большим трудом.
Как же это ему удавалось — успевать думать, наблюдать и одновременно, несмотря ни на что, слышать то, о чем рассказывают люди? Он пресекал любые пространные излияния.
— В нескольких словах, прошу вас!
К одиннадцати часам кабинет должен опустеть.
— Что вы делали вчера вечером? — грубо спросил Адил-бей у Сони.
Несколько мгновений она колебалась, возможно, удивленная его тоном.
— Я пошла в клуб.
— А потом?
— Что вы хотите сказать?
— Где вы ночевали? Дома или у товарища, как вы это называете?
— У товарища.
Она посмотрела прямо ему в глаза, готовясь выдержать любой взгляд, но этот взгляд скользнул, как вода, и потерялся где-то в серой пелене за окном.
— Вы свободны.
— Еще не время.
— А я сказал вам, что вы свободны! — закричал турок. — И я не нуждаюсь в ваших услугах во второй половине дня.
Он вышел в спальню, но вернулся минуту спустя, когда девушка надевала шляпку.
— Вы еще не ушли?
Соня не ответила. Он видел, как она идет к двери — узкие плечи, абрис фигуры, изуродованный резиновыми сапогами.
— Если я вам понадоблюсь… — начала секретарша уже на пороге.
Но замолчала, видя, что в ее словах нет никакой необходимости.
Адил-бей разыскал в словаре слово «яд», затем слово «отравление», затем «интоксикация», и каждый раз, читая, он яростно повторял:
— Придурок!
Придурком был то ли словарь, то ли тот, кто его написал, потому что статьи о ядах и отравлениях ничего не объясняли. Он разыскал слово «стрихнин», «мышьяк», и с этой секунды пытался определить, какой именно привкус он постоянно ощущает во рту.
Была ли это именно та горечь, о которой говорилось в книге?
Нет никаких сомнений: его пытались отравить, и отравить медленно. Но как давно ему начали давать яд? Этого Адил-бей не знал. Возможно, с момента его приезда! А быть может, они отравили и его предшественника?
В памяти всплывали мельчайшие детали последних недель. Он вспомнил тошноту, которую списал на счет консервов. Но разве во время войны ему не доводилось питаться одними консервами, причем испорченными? И при этом он никогда не болел.
Сейчас же речь шла не о болезни! Хуже! Он постепенно терял жизненную энергию. Становился апатичным и слабым. Утром, смотрясь в зеркало, Адил-бей испытывал отвращение к самому себе.
