Книга Дальше жить - Наринэ Абгарян

– Когда Бог обделяет человека одним качеством, то обязательно с лихвой одаривает другим. Так он и поступил с нашим Арто: красоты не дал, зато наградил такой болтливостью, что хоть уши затыкай! – Аваканц Мишик, поймав взгляд помощника портного, заговорщицки подмигнул ему и снова повернулся к печке, следя за тем, чтобы доваривающийся кофе не перелился через край джезвы. Помощник – худенький угловатый юноша с убедительным пушком над верхней губой, смущенно улыбнулся и, чтобы скрыть робость, с удвоенным старанием принялся выкладывать на тарелку рассыпчатую гату, которую утром передала Вайинанц Нунуфар. Портной, о котором и шла речь, со вкусом зевнул, сложил на груди свои огромные бесформенные руки, откинулся на спинку стула – тот жалобно скрипнул и зашатался под его тяжестью.

– Не путай божий дар с яичницей, Мишик. Я не болтливый, а красноречивый! А вот на того из нас, кто действительно болтливый, не будем пальцем показывать, да, Масис-джан?! – обратился к своему помощнику Арто. Масис, окончательно растерявшись, застыл над тарелкой.

– Хорош смущать ребенка! – заступился за него Колик.

– Да я вроде давно уже не ребенок! – прерывающимся от предательского волнения фальцетом выкрикнул Масис. Конец его фразы потонул в одобрительном хохоте.

– Уел так уел! – хлопал себя по бокам Арто, трясясь большим круглым животом. Стул, на котором он сидел, ходил ходуном, грозясь развалиться. Сапожник смеялся, полуприседая и тонко взвизгивая. И только бакалейщик сохранял напускное хладнокровие, впрочем, по прыгающим уголкам губ было ясно, что продержится он так недолго.

– Снова над ребенком издеваетесь? – заглянул в мастерскую зеленщик, вызвав своим вопросом новый приступ веселья.

– Суро, он давно уже не ребенок, пять минут как! – крякнул Колик.

– А справка у него есть?

– Конечно, есть! С гербовой печатью!

– Да ну вас! – Масис, всем своим видом давая понять, что разговор его мало волнует, извлек из коробки последний кусочек гаты, откусил половину и принялся увлеченно жевать. Когда ему протянули чашечку кофе, он взял ее нехотя, словно снисходя. Не меняя равнодушного выражения лица, отхлебнул горячего напитка – и внезапно закашлялся. Согнулся пополам, уперся ладонями в колени. Не справившись с приступом удушья, резко выпрямился, ринулся к выходу – там, на ноябрьском холодном воздухе, можно будет отдышаться. Арто с необычной для своего крупного тела резвостью вскочил со стула, выбежал следом, задев плечом дверной косяк и чудом не растянувшись на пороге, крепко приобнял Масиса, подхватил его под челюсть, заставляя откинуть голову назад таким образом, чтобы открыть проход в легкие.

– Дыши, сынок. Не паникуй, главное. Дыши.

Масис широко разинул рот, сделал несколько прерывистых вдохов и выдохов, ощущая всем телом, как высвобождается из каменных тисков грудь, и наконец-то напряжно задышал, жадно хватая колючий морозный воздух. Над головой, всполошенно курлыкая, кружила стайка голубей. Бердское небо было по-осеннему хриплым, надтреснутым, удручающе безразличным. «Это потому, что скоро зима», – подумал Масис, утирая выступившие слезы.

Мишик вынес ему воды.

– Выпей.

– Все нормально.

– Говорят тебе – пей!

Он отпил несколько глотков, вернул стакан. Перевел взгляд с взволнованного Мишика на Арто. В дверном проеме мастерской маячил расстроенный зеленщик.

– Кофе небось остыл, – протянул Масис виновато.

– Черт с ним, с кофе, главное, джансахутюн[38]. Кашель не ослабевает?

– Ослабевает.

– Получается, от смены климата толк все-таки есть, – оживился зеленщик.

Масис не стал перечить. Посторонился, пропуская старших. Вытащил из кармана бумажную салфетку, откашлялся, утер губы. На белоснежной поверхности осталась капелька крови. Он поспешно скомкал салфетку, убрал в карман. Не дай бог заметят, тут же к врачу поволокут. В прошлый раз Арто всю больницу на уши поставил, рентгеновским снимком, словно пистолетом, размахивал. А что врачи сделают, не заставят ведь обожженные легкие в полную силу работать! С ними ничего уже не сделаешь, и Арто, конечно же, понимает это лучше всех. Потому и угрожал снимком врачам – от унизительной невозможности переменить неизменяемое.

Масис давно уже не помнил того счастливого состояния, когда можно дышать полной грудью, не остерегаясь приступов удушья. Заполучил он эти приступы на войне, которую плохо помнил – был слишком мал, когда она пришла в его родную Карин-Так. Брали деревню измором, палили из орудий, поджигали и нещадно бомбили, морили блокадой, отравляли питье. Но деревня не сдавалась. После несчетных и провальных атак противник решился на обманный маневр – объявил двухдневное перемирие, чтобы люди могли захоронить своих погибших. А с наступлением рассвета пошел на тихий штурм. Дом Масиса находился на самом отшибе, его должны были взять первым. У отца была старая винтовка и два десятка патронов. Отложив три патрона – себе, жене и маленькому сыну, он метался между окнами, отстреливаясь таким образом, чтобы у противника создалось впечатление, что обороняются несколько человек. Противник этому поверил и пустил в дело ручные гранатометы. К тому времени, когда подоспела помощь, дом полыхал, а отец с матерью, запершись в погребе, спасались от нестерпимого жара тем, что поливали себя и сына рассолом из-под квашеной капусты. Патронов у отца, кроме тех, что он отложил напоследок, не осталось. Он как раз заряжал ими ружье, когда подоспела помощь.