Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
На часах половина второго — это значит, что уставшему, ошалевшему от бессонницы пожилому человеку остается спать не больше четырех часов. Когда я подымаюсь со стула, готовясь последовать вслед за адъютантом, командующий меня останавливает:
— Подождите. Ваша идея с артиллерийской платформой на рельсах горячо заинтересовала Николая Ильича…
— ?..
— Булатова, генерала от артиллерии. Я позволил в качестве эксперимента начать постройку двух подобных конструкций для наступления. С расчетом переделки паровозов под японскую, узкую колею. Сборка в железнодорожных мастерских уже начата, орудия для этого я выделил… — Линевич как-то неестественно мнется, будто хочет еще что-то спросить, да не решается. Ну?!.
Наконец указывает на покинутое мной место:
— Садитесь обратно, прошу…
Прошу? Удивленно возвращаюсь назад.
Наши взгляды пересекаются, и… Напротив сидит уже не главнокомандующий Маньчжурской армией, а обыкновенный дряблый старик. С трясущейся рукой и пустым, обреченным взглядом. Совсем не бодрый оптимист Гимли, нет… На секунду мне кажется, что из впалых глазниц на меня глянула сама вечность.
Мурашки невольно пробегают по спине. Да чего хотел-то, Николай Петрович?
— Вячеслав Викторович, позвольте спросить… Я… Меня часто мучает сердце в последнее время, и… — Он подымается из-за стола и становится совсем жалким. Сгорбленная фигурка, поникнув, стоит напротив, не решаясь задать самый главный мучающий ее вопрос. Тому, кто действительно в силах на него ответить.
Можешь не продолжать, конечно. Ты хочешь знать, сколько тебе осталось? А имею я право отвечать?
Отчего-то сразу вспоминается Матавкин. Поникший, опустивший голову на руки, с почерневшим от моего послезнания лицом. Так по-детски воспрянувший духом после моего рассказа Рожественскому и так не вовремя поднявшийся на палубу в самом конце Корейского сражения, когда эскадры уже расходились в наступающей ночи… Помогло ему это знание об обманутой смерти?
Не знаю, что заставляет меня ответить именно так. Возможно, жалость к просящему. Хорошему человеку и яркой личности, взвалившей на себя непосильное бремя. А возможно, и наоборот: уважение к просьбе боевого, почитаемого в армии моего Отечества офицера. Не суть важно, что конкретно. Отказать Линевичу я не нахожу в себе сил:
— Три года, ваше превосходительство.
Сгорбленная фигурка замирает на месте, осознавая услышанное. Поникшие седые усы, явно тяжелый для щуплых, старческих плеч китель… Одинокий, стоящий посреди роскошного убранства вагона человечек. Командующий почти миллионной армией и обыкновенный, как и все вокруг, смертный.
Лучшего момента не представится, и неожиданно для самого себя я тихонько произношу:
— Николай Петрович, разрешите просьбу. Личную, как и то, о чем я только что вам сказал.
Молча кивает.
— Ваше превосходительство, прошу отпустить меня в рейд с его превосходительством Павлом Ивановичем Мищенко.
Ожидая в ответ чего угодно — категорического отказа, усмешки и даже издевки, — я с удивлением не верю своим ушам:
— Твердо решили?
— Так точно!..
— С Богом тогда! Разрешаю… — И, чуть помедлив, все же тихонько добавляет: — При Павле Ивановиче будете как у Христа за пазухой, за это я ручаюсь. Даже в рейде. Едва ли не надежнее, чем здесь.
Уже у самой двери я оборачиваюсь — чуть не забыл! Генерал все так же понуро стоит у стола, глядя в пустоту.
— Ваше превосходительство, один важный момент!
— Слушаю…
— Прикажите ограничить доставку центральных газет в армию. Тех, во всяком случае, где говорится о забастовках и стачках.
Не знаю, дошел до него смысл сказанного или нет, но, получив согласный кивок в ответ, я иду к двери. Утопая ногами в мягчайшем ковровом ворсе.
Выходя из кабинета главнокомандующего, немедленно ловлю на себе взгляды двух пар глаз. Такие узнаваемые в любом времени и месте и столь недружелюбные ко всякого рода выскочкам, даже сквозь тусклый свет настольной лампы. Ну, понимаю, да: сидишь тут, при штабе, наращиваешь задницу в тепле и уюте. После появляется такой вот я в звании поручика и открывает к генералу дверь пинком. Без записи, да еще и сидит часами… Завидно, блин!
Не знаю, что толкнуло меня попроситься в заведомо гибельный рейд. Наверное, та же дурость, что заставляла стоять на мостике «Суворова» во время сражения. Или ощущение собственной неуязвимости. Возможно, ложное, а возможно, и нет. Кто знает?
Следующие несколько дней проходят для меня будто в тумане. Череда событий, сменяющих друг друга с поразительной быстротой, едва успевает откладываться в памяти.
Армия всерьез готовится к предстоящему наступлению, это видно невооруженным взглядом, и особенно хорошо, как ни парадоксально это звучит, заметно из штабного поезда. Бесконечные генеральские совещания у Линевича, хмурые лица прибывающих с передовой и, наоборот, отбывающих на фронт офицеров, снующие туда-сюда посыльные с депешами и угрюмые телефонисты с бесконечными мотками проводов. Задерганный донельзя генералитет и офицеры помладше, задерганные до полной невозможности. Я, разумеется, не присутствую на командных совещаниях, но из разговоров вокруг ясно, что план генерального наступления предполагает одновременное продвижение Первой и Второй Маньчжурских армий на всем участке фронта, протяженностью около двухсот верст. Командующий Первой — Куропаткин, Второй — барон Каульбарс. Третья армия, составляющая резерв, собирается в ударный кулак в центре, под командованием барона Бильдерлинга, поддерживая наступление двух предыдущих. Основной задачей наступления является возврат потерянных мукденских позиций. Планируется ли что-то дальше и как оно планируется в случае успеха — не знает никто. Во всяком случае, публичных разговоров об этом не ведется. Извечное русское «авось», подозреваю, прекрасно работает и тут. Нехай, дойдем до Мукдена, а дальше — как бог пошлет. Сперва дойти надобно!.. Что тут скажешь — Россия!
Не являясь военным стратегом и тем более психологом, даже я вижу всю ошибочность назначения на командные посты генералов, не выигравших, по сути, ни одного сражения. Все перестановки после мукденского провала ограничились лишь рокировкой Линевича с Куропаткиным. По сути, не изменив ничего. О каком, к черту, взаимодействии войск может идти речь, когда барон Каульбарс едва ли не открыто игнорирует Куропаткина, демонстративно с ним не разговаривая? Впрочем, второй ведет себя не многим лучше, щедро платя тому сторицей. Особняком в этой милой троице стоит лишь барон Бильдерлинг, ни во что не вмешивающийся и старающийся найти общий язык со всеми старичок.
Прибывший на следующий день в мое распоряжение художник оказался робким, застенчивым дедушкой. Насквозь гражданским и невесть как занесенным в Харбин, откуда бедолагу и достали мои длинные попаданческие руки. Пугающийся каждого шороха и постоянно оглядывающийся по сторонам, будто он уже окружен японцами, тот долго не мог уяснить поставленной задачи. Когда же наконец до того дошло, что требуется, в каком качестве и для чего, дедуся едва не гикнулся в обморок со страху:
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
