Рауль не отходил от Шурочки. Он надеялся на чудо и ждал его. Но…
На третьи сутки, ближе к вечеру, Шурочка тяжело задышала. Как-то неестественно поднималась её грудь, задёргались веки, задрожали щёки, заваливались глазные яблоки. Синюшными стали губы.
Доктор находился рядом. Он прослушал её и сказал:
– Синьор, это агония.
Шурочка ушла тихо, никого не беспокоя, ни с кем не попрощавшись.
Рауль и Цезаре стояли у её постели, обнявшись, и рыдали. Пауло плакал за портьерой, чтобы никто не видел. Горе безутешно…
Похоронив Шурочку, Рауль потерял вкус к жизни. Всё померкло. Некогда светлый, просторный, в любое время года залитый солнечными лучами дом, утонул во мраке. По требованию Рауля слуги весь дом завесили тёмными плотными шторами, которые никогда не поднимались. Сад, где они всей семьёй любили проводить время, пришёл в запустение. Скрипели поржавевшие качели. Деревья, некогда цветущие и плодоносящие, погибали, засыхали, ими никто не занимался. За окнами свирепствовал сквозной ветер, а в доме мёртвая гробовая тишина будоражила мозг, заполняя его скорбными мыслями. Жизнь покинула этот очаг.
Цезаре с Пауло разговаривали полушёпотом, чтобы не беспокоить отца. Горничная передвигалась на носочках, почти беззвучно, бесшумно, боясь нарушить тишину и потревожить синьора.
Цезаре, видя страдания отца, предложил ему:
– Давай продадим наш дом и уедем.
– Это родовое имение, – чуть слышно ответил Рауль. – В нём проживало несколько поколений нашей семьи. Куда я поеду?
Нет, дорогой Цезаре, что суждено, тому и быть. Здесь доживу свой век. И чем виноват дом? Мы были в нём счастливы. Эти стены помнят лучшие моменты нашей жизни, – сказал Рауль, подняв глаза на стены. Там висели их фотографии, на которых все были молоды, жизнерадостны, сияли от счастья, улыбались друг другу.
– Всему виновата цыганка. Она прокляла твою маму. Вот поэтому всё так и стряслось. Не уберёг я Алессандру. Моя вина, – глотая слёзы, вымолвил Рауль. Он закрыл лицо руками и тихо плакал. Попеременно вздрагивали его плечи, он изредка всхлипывал. Цезаре удалился, чтобы не мешать отцу выплакать горе.
Больше никогда проникновенные, тёплые интонации Шурочкиного голоса не прозвучат в их доме, приковывая к себе внимание Рауля.
Больше никогда синева её бездонных лучезарных глаз, не прикоснётся к его сердцу, успокаивая, лаская и согревая его. Горе безутешно.
Эта потеря для Рауля была невосполнимой.
От радужных надежд, огня желаний,
веселых беззаботных дней, нет больше ничего…
Утеряны на век любимые черты, угас надежды лучик,
лишь дымка – образ твой, мне рану теребит.
Как жить мне без тебя? Как мне дышать, родная?
Ты отзовись на крик души моей.
Эти строчки Рауль записал в своём дневнике те самые трагические дни.
Право на личную жизнь…
– Не могу с Вами согласиться, мой друг. Это глубокое заблуждение, думать, что если человеку свыше отпущен неземной дар, благодаря которому он творит для других, в обычной жизни этого человека надо лишить прав на ошибки. Одарённый человек, прежде всего такой же человек, как мы с вами. И он точно также подвержен соблазнам. Точно также может ошибаться, спотыкаться, заблуждаться в поиске истины. Его терзают бесконечные сомнения. Вы себе не представляете, как это мучительно. Мои друзья, давние приятели, о которых я веду разговор, делились со мною этими чувствами. И скажите мне на милость, почему простому смертному позволительно оступаться, совершать плохие, недостойные поступки, а великим, воспрещается? – Цезаре завёл разговор на тему, которая давно не давала ему самому покоя.
– Я полагаю, синьор, в этом вопросе никогда не будет единой точки зрения. Среди людей укоренилось расхожее мнение. А всё потому, синьор, что на гениев возложена огромная ответственность за их талант. За дело, которое они несут людям посредством своего дара. Я бы сказал, некая миссия, – рассуждал Пауло. – Они на виду, на них равняются, с них берут пример, им подражают. У них масса поклонников, которые их обожают и ради них готовы на всё. Перед ними преклоняются. Не забывайте этого. – Кумиры всегда должны быть на высоте. Что называется, держать марку, – разговорился Пауло.
– Да, да. Когда–то я уже нечто подобное слышал, – задумчиво произнёс Цезаре. – Твои рассуждения напомнили мне беседу с моим другом Фернандо, который, узнав об истории любви русского писателя Ивана Тургенева и несравненной певицы, актрисы, педагога Полины Виардо-Гарсия, пришёл в тихий ужас, – внезапно вспомнил Цезаре.
– От чего же, синьор? – заинтересовался Пауло.
– Как от чего? От того, что они позволили себе любить друг друга, будучи связанными словом с другими людьми.
– Я что-то не припомню подробностей этой печальной истории. Кто–то из них был женат, если я не ошибаюсь, кажется так. Да, Цезаре?– терялся в догадках Пауло.
– Что значит, кто-то? Полина была замужем. Её супруг известный журналист – Луи Виардо, чудесный человек, общественный деятель. У них и дети были к моменту встречи Полины с Тургеневым. Но разве чувства спрашивают? Разве им запретишь? Прикажешь? – разволновался Цезаре, отстаивая права знаменитых, публичных людей на любовь.
– В этой истории смешанные чувства у меня вызывает судьба самого Ивана Тургенева. Непревзойдённый в своём роде мастер слова, одарённый, красивый, светлый человек. Личность! Полагаю, он, попав в такое двусмысленное положение, ощущал себя потерянным, несчастным. С другой стороны, скажу я Вам, это настоящий подвиг! Как надо любить, чтобы всю свою жизнь посвятить одной женщине. Раствориться в её судьбе. Да, не каждому дано такое, снимаю шляпу, – произнёс Пауло с чувством почтения и большого уважения.
– Вот и мать Тургенева думала и полагала, как ты. И она считала, что её сын глубоко несчастен. Не зря она прозвала Полину – цыганкой.
Мужественный шаг Тургенева – выбор рыцаря, неординарного человека. Он не подпадает под понимание рядового каждодневного поступка. По всей вероятности, нужно родиться Иваном Тургеневым, чтобы понять величие его души, целостность натуры, распознать глубину его переживаний, – с чувством преклонения, выразил Цезаре свою точку зрения и отношение к данному вопросу.
Откровение
– Пауло, Пауло, ты где? – звал Цезаре слугу.
В ответ – тишина.
– Неужели ещё спит? – вслух спросил Цезаре, лениво сползая с постели, засовывая ступни ног в домашние туфли.
– Звали, синьор? – спросил Пауло, запыхаясь, входя в комнату.
– Где ты пропадаешь? Я зову, зову, а тебя всё нет, – приставал Цезаре недовольным тоном.
– Помогал во дворе, – ответил Пауло.
– Они что, сами не справляются? У тебя своих дел предостаточно, – бубнил Цезаре.
