Книга Росстань - Альберт Гурулев

Партизанская разведка возвращалась домой. Ехали повеселевшие: жмут белых со всех сторон. Ехали днем. Особенно не таились. Но наткнулись на сильный семеновский разъезд. Благо кони были свежие — вынесли. Никого не потеряли, но Николай ругал себя за ротозейство. Снова пошли сторожко, высылали вперед дозоры. И не напрасно. Ехавший в дозоре Никита Шмелев прискакал возбужденный.

— Паря командир, — заикаясь и проглатывая слова, докладывал Никита. — Сейчас из-за сопочки подвода выкатит. За ней — четверо верших. Погонники.

Николай осмотрел своих.

— Надо брать. Вон в тех кустах. Оружие нам нужно. Да и кони.

Только успели партизаны укрыться в кустах, как на пустынной дороге показалась телега. Чуть сзади — четверо конных казаков. Ехали не спеша, мелкой рысью.

— В телеге-то японцы, — скрипел над самым ухом Северьки голос Федьки. — Давно я их не видел.

Японцы о чем-то весело переговаривались и чувствовали себя спокойно. Сопровождающие их казаки, казалось, дремали в седлах.

— Стой! — рявкнул Северька. Из кустов, на дорогу, — люди.

Кучер резко потянул вожжи, но в этом уже не было нужды: Григорий Эпов держал лошадей и зло визжал.

— П-попались, гады.

Казаки рванули шашки, но хлопнули выстрелы, и двое медленно стали сползать на землю, а третий, дернувшись, схватился за плечо. Четвертый, бросив шашку, поднял руки.

Японцев вязали.

— Лошадей ловите! — кричит Федька.

Японцев было трое. Два офицера и солдат. Возница равнодушно смотрел, как тащат к кустам связанных офицеров.

Про третьего — солдата, — казалось, забыли. Он без сопротивления отдал винтовку, но потом вывернулся с телеги и, быстро-быстро перебирая ногами, побежал по дороге.

— Уйдет, сволочь! Лучка — на коня! Руби его!

Лучка, не задев стремена, прыгнул на казачью лошадь, выхватил шашку. Все, даже связанные офицеры, смотрели, что будет.

Лучка взмахнул и опустил шашку. Но японец продолжал бежать. Лучка сделал круг и снова взмахнул шашкой.

— Не умеет! — взъярился Филя. — Себя и его мучает.

Через мгновение Зарубин был уже на коне и карьером летел за беглецом. Он привстал на стременах, вытянул руку вперед; пролетая мимо солдата, резко опустился в седло, рванул шашку на себя.

— До пояса, — азартно сказал казак, все еще стоящий с поднятыми руками.

— Может, с тобой так же сделать?

— Воля ваша.

— Опусти руки, — сказал ему Николай. — И сними с седла приятеля. Видишь, ранен.

— Чего ж вы за шашки хватались? — Северька строго смотрит на казаков.

— С перепугу, паря, с перепугу. Шибко вы внезапно выскочили.

— Если бы не внезапно, винтовки бы сорвали.

— Может, и сорвали бы.

— Смелый ты, — Филя закуривает трубку. — Не боишься так говорить?

— А чего бояться. Бойся не бойся — едино.

Японский офицер, старший по званию, торопливо, с хрипотцой заговорил.

— Чего ему надо? Не пойму? — развел руками Николай.

— Его хочет умереть, — спокойно сказал второй офицер. — Харакири. Живот резать.

— Как это? — не понял Николай.

— Обычай у них, у японцев, такой, — объяснил Филя. — Сам себе живот режет.

— Сам себе? Ну уж, не выйдет.

Но японец говорил торопливо и настойчиво.

— А, хрен с тобой. Развяжите ему руки.

Много за эти годы люди смерти видели. Пообвыкли, очерствели. Потеряла смерть таинство. Какое тут таинство, если вот она, каждый день промеж людей шлындает.

Смерть разная: легкая и трудная. Легкая — это та, что в бою. Летит человек на коне, машет шашкой, кричит. Грохнется о землю, перевернется несколько раз, как тряпичная кукла, и — все. Лежит казак в степи, запрокинув голову, бродит вокруг хозяина верный конь. Ржет конь призывно и встревоженно, а хозяин не слышит и не услышит больше никогда.

Раненые умирают трудно. В муках, в тоске. Хорошо еще, если кругом свои стоят, друзья-товарищи. Вот и этот, приехавший из-за моря, не больной, не раненый, сейчас умрет. Умрет среди тех, кого приехал он убивать. Не в бою, не в азарте, сжигающем душу. Каково ему?

Федька развязал японцу руки, отвел его в сторону и услужливо подал клинок.

— На тебе, морда неумытая.

Японец снял китель, опустился на колени. Лучка отвернулся.

— Не могу. Из винтовки стреляю по людям — ничего. А так не могу. И вот того догонял. Рублю его, а меня мутит.

— Обвыкнешь, — успокоил его Филя.