Старик замолк. Он даже не заметил, что на нем теперь красовалась новая рубашка, волосы были аккуратно подстрижены, а щеки слегка смочены одеколоном. Он не слышал бульканья чайника и потому не обратил внимания на свежий чай на столе.
– Я испугался, – беспомощно повторил старик. – И мучаюсь до сих пор. А что, если бы я встретился с ней тогда? Ей бы это принесло хоть немного счастья?
– Не думаю, – ответила девушка, доставая из сумки большой сверток. – Скорее всего, она сама отказалась бы от встречи. Все считали ее наивным ребенком, но она понимала, что с ней что-то не так. Она постеснялась бы показаться другу детства, которого всегда тайком любила.
– Как бы я хотел узнать, что стало с Аней потом!
– Возможно, она просто выросла.
Человек в инвалидном кресле встрепенулся и первый раз внимательно посмотрел на свою сиделку.
– Как это?
– В это не так легко поверить, – задумчиво проговорила девушка. – Ваша подруга не походила на других, но это не означало, что она больна. У нее просто было очень длинное детство. Люди сокрушаются о жизни бабочек-однодневок, но ведь наш мир такой огромный. В нем есть создания, по сравнению с которыми они сами – как бабочки…
Старик не отвечал. Он тянулся дрожащей рукой к лицу сиделки, словно хотел прикоснуться к ее щеке или волосам. Девушка поняла его движение. Она улыбнулась и сняла очки с коричневыми стеклами.
Под ними оказались удивительные глаза – ярко-золотого цвета, которые уже никто бы не посмел назвать светло-карими. И в их глубине мерцали искорки, словно далекие звезды.
– Анечка! – потрясенно прошептал старик.
– Я здесь, Владик.
– Но ведь так не бывает!
– Я сама вначале не верила. А приемные родители поняли лишь незадолго до смерти. И знаешь что? Они, наконец, были счастливы.
– Тогда и я поверю, – срывающимся голосом отозвался старик, и его лицо просветлело. – Анечка, ты ходила к нашим тайникам?
– Да, много раз. Я перепрятала стекляшки у старой голубятни. И часто заглядывала в трещину на дубе, чтобы перечитать записки. Ты сказал верно, я была заперта, только не в своем теле, а среди тел других. Но теперь я освободилась. Можно все начинать заново. И первым делом я нашла тебя.
– Ты сейчас уйдешь?
– Нет, я буду здесь, с тобой, – юная сиделка запнулась лишь на мгновение. – Всегда.
Они смотрели друг на друга, соприкоснувшись пальцами, и тишину в комнате нарушало лишь легкое тиканье часов, похожее на шорох крыльев.
– Ну что же я, – в конце концов рассмеялась девушка и развернула сверток. – Чай вот-вот остынет. Посмотри, что я принесла: настоящий черничный пирог, по рецепту твоей мамы. Так что еще остались те, кто может тряхнуть стариной и сделать настоящую сметанную заливку!
ПОСТОЯЛЕЦ
Если бы хозяин Косого Подворья и захотел когда-нибудь поведать свою историю, он бы поставил чайник, накинул на кресло одеяло и начал с того, что всегда не любил пятницы.
О да, Януш Заремба терпеть их не мог! Он уставал от людей, которые приходили и что-то говорили ему, говорили – убеждали, просили, пытались доказать. Но у директора гостиницы, коей формально значилось Косое Подворье, должны были быть приемные дни. И пятница волей-неволей взяла на себя удар.
Сначала, около девяти утра, приходили агенты по недвижимости. Они брезгливо морщились, глядя на побитые молью шторы и паутину в дальних углах, потом вольготно усаживались и начинали вещать. Вещание каждый раз происходило на одной и той же покровительственной волне. Знаете ли вы, пан Заремба, как дорого стоит нынче земля? Осознаете ли факт, что в какой-то сотне километров расположен курорт – настоящий улей, кишащий туристами? Понимаете ли вы, что в наш перенаселенный век так бездумно использовать участок – просто преступление? Вокруг возводят коттеджи, строят многоэтажки, а у вас – одна-единственная лачуга (простите, постоялый двор) на целых тридцати сотках! Давайте продадим все это, клиент уже есть, вы купите себе жилье у моря, а здесь возведут элитный…
На этом месте пан Януш обычно прерывал вещание и предлагал посетителям чай с хурьмой. Агенты вежливо, не без опаски отказывались, потому что не знали, что такое хурьма. Собственно, пан Януш тоже не знал. Но само слово звучало мерзко и действовало как надо. Гости понимали, что разговор окончен, и прощались – ровно до следующей пятницы.
Затем, в начале двенадцатого, обычно заглядывала Ханна. Она садилась у старого письменного стола, словно и вправду была случайным просителем, и какое-то время с легким испугом озиралась по сторонам. У нее были светлые, простодушные глаза с усталыми веками. После неловкого молчания Ханна начинала расспрашивать, как идут дела, и, не дослушав ответ, переключалась на местные городские новости. Она не говорила о своей квартире на углу Осенней и Парковой, но ее мирок укутывал плечи, как бабушкина шаль. Ханна намеками звала с собой, стремилась увести туда, где мирно гудит телевизор, а занавески совсем новые, в цветочек. И нет никаких людей – только они вдвоем…
Пан Януш все понимал и в какой-то момент снова предлагал чай, но уже без хурьмы. Он жалел Ханну. Было что-то трогательное в том, как она пыталась выдернуть его отсюда, словно палку из земли. Вот только палка давно пустила корни. В конце концов темы для разговора иссякали, и Ханна с еще более усталыми и чуть покрасневшими веками тихо прощалась и уходила.
Обычно на этом визиты заканчивались. Можно было откладывать хурьму на дальнюю полку воображения и приступать к обычным делам. Но в ту пятницу, с которой и начал бы свой рассказ пан Януш, все пошло не так. Дверь с треском распахнулась, и на пороге возник Кнупель, старый уборщик. Он стукнул об пол взъерошенной метлой, как государь посохом, и заявил:
– Я уволюсь! Говорю вам, уволюсь!
– Что на этот раз? – терпеливо спросил пан Януш.
– Да все то же, – буркнул Кнупель. – Кругом ворье, а вы даже ухом не ведете. Говорил я вам, что мою толкушку украли, говорил же, верно? Вы тогда отмахнулись: сам, мол, не помнишь, куда положил. Но я-то все помню! А теперь, что вы думаете, лопаточки на кухне как не бывало!
– Может, Павел взял? – с сомнением проговорил пан Януш. – Не украл, конечно, а так, решил поиграться. Для ребенка здесь раздолье, столько всякой всячины…
– И коня тоже он привел? – ехидно поднял косматые брови уборщик.
– Какого еще коня?
– Следы!
Это слово прозвучало так странно и зловеще, что пан Януш подумал: почему бы самому не уволиться? Закрыть кабинет на ключ и въехать в свободную комнату как обычный жилец. По утрам спускаться в столовую на завтрак, потом идти в общую гостиную, садиться в кресло-качалку у камина и спокойно читать газету. Кто запретит? Ведь, в конце концов, Подворье принадлежит ему самому… Это было заманчиво, но все же так смешно и нелепо. В голове пронесся детский анекдот: «Ма-ам, я не хочу идти сегодня на уроки! – Нужно, сыночек, ты же директор школы!» Поэтому пан Януш вздохнул и спросил:
