— Что же ты, Любовь Николаевна? — оборотился Багров к дочери.
— Я согласна, конечно, согласна! — воскликнув, обернулась Любава к Боратынскому.
Она едва не плакала, но это были счастливые слезы.
— Да-а, — протянул Николая Платонович. — Ну что тут скажешь! Вы не дали мне никакого объяснения. Что я должен думать, глядя на твое порванное платье? Что я должен буду сказать господину Минину? Что я должен сказать сейчас?
— Ах, Николай Платонович, — вскричала до сих пор молчавшая графиня. — Скажите «да»! Боже мой, ну пускай они женятся! Так всем будет лучше! — с этими словами Агния Петровна вскочила на ноги. — Что господин Минин! Что ему сделается! Да он уже небось и сам передумал жениться, узнав о побеге своей невесты…
— Пожалуй, что вы и правы, сестрица… Аркадий Дмитриевич мне уже сказал, что… что хочет забрать назад свое слово… Но, черт побери! Отчего господин Боратынский указывает мне на то, что я должен делать!
— Братец! Уместны ли тут такие мысли!
— Уместны, Агния Петровна, уместны…
— Если дело только в этом, — зачастила графиня, желавшая как можно скорее разрешить столь неудобную для себя ситуацию, — то я не сомневаюсь, что Иван Павлович с радостью попросит руки Любавушки по всем правилам! Иван Павлович! — обратилась она к Боратынскому.
— Конечно, сударь… Я так люблю вашу дочь и так… уважаю вас, что почту за честь вновь и вновь просить у вас руки вашей драгоценной дочери… — произнес Боратынский.
— Ну хорошо! — замахал руками Багров. — Хорошо! Женитесь! Но видеть вас в моем доме я не желаю… Ах, Любовь! Сколько же забот и неприятностей ты доставила мне!
Боратынский изумленно посмотрел на Николая Платоновича. Столь странные слова его в адрес дочери поразили молодого человека. Он посмотрел на девушку, мысленно переживая то, что, по его мнению, должна была почувствовать в сей миг она.
— Папенька, — побледнела Любава. — Благодарю вас…
— Вот то-то… Но свадьба! Расходы!..
— И-и, братец, не берите в голову, — защебетала повеселевшая графиня. — Все расходы я возьму на себя!
Боратынский с недоуменной улыбкой взглянул на Агнию Петровну.
— Пусть женятся как можно скорее, пусть пока Любава поживет у меня в доме, а после… — продолжала графиня.
— После мы будем жить в моем имении, — сказал Боратынский.
— Хорошо. — Николай Платонович уселся в кресло. — Будь же по-вашему…
— Иван… — прошептала девушка. — Иван…
Боратынский наклонился к ее руке, доверчиво лежавшей в его ладони, и прикоснулся к ней губами.
— Что, моя Любушка?
Сколь прекрасное и странное имя! Веет от него старинным дедовским укладом, отцовскими заветами, сказкой, любовью… Вечно бы вот так, рука об руку…
Боратынский поднял глаза, чтобы увидеть лицо своей юной жены.
— Мог ли я подумать, увидевши тебя впервые, что встретил свою судьбу? — улыбнулся он.
— А я? Могла ли я такое вообразить? — Любава провела рукою по щеке мужа. — Скорей бы уж уехать отсюда.
— Не любишь ты столицу? — полувопросительно произнес он.
— А ты, любишь ли? Столько всего дурного случилось здесь с нами… Никогда сюда более не вернемся…
— Как знать, Любушка, как знать. — Иван обнял ее, и Любава нежно прижалась головою к его плечу.
Он посмотрел на нежный профиль, склоненный к нему в полумраке комнаты и едва освещенный луною, провел легко пальцами по щеке… Она поднялась, обеими руками обхватила его за плечи и принялась быстро-быстро целовать его лицо, глаза, губы… Ужаленный вспыхнувшей страстью, Иван крепко прижал Любаву к себе, чтобы до утра уже не отпускать ее от себя, чтобы никогда не отпускать ее!
— Любимый, любый мой… — шептала она в полубреду.
Эти слова долетали до него издалека, словно из какого-то марева, и отвечали его мыслям, его желаниям и чувствам столь согласно, что в единый миг они как бы слились в одно существо.
— Никому тебя не отдам, сокровище мое, мое дитя… — ответил Иван. — Никому, никогда…
