— Я заметил, что вы хромаете, — деловито сказал он, вытягивая ноги и скрещивая их в лодыжках. — Я вас предупреждал. Нужно было послушаться и лечь не на диван, а на кровать. Вы бы выспались намного лучше.
— Через минуту все будет в порядке, — заверила Одри.
Она оперлась на одну ногу, а вторую начала сгибать и разгибать в колене, надеясь таким образом избавиться от ноющей боли, вызванной старой травмой. Нога часто доставляла ей неприятности, особенно при резкой смене температур наподобие той, которая произошла сегодня ночью.
Джолли сделал глоток кофе, продолжая наблюдать за ее гимнастическими упражнениями. Через несколько секунд он спросил:
— Боевая рана?
Одри повернулась к нему и недоуменно нахмурилась. Поняв, что этот ленивый вопрос означает всего-навсего желание начать светскую беседу, она улыбнулась.
— Да нет, не совсем. Просто в восемь лет со мной произошел несчастный случай.
— Серьезно? Наверное, вам было очень больно. Как это случилось?
Одри скорчила гримасу.
— Сами знаете, как бывает с детьми. Пара задир подбила меня на спор съехать со склона оврага на велосипеде, а я как дурочка согласилась.
— И упали, — сделал вывод Джолли.
Одри склонила голову набок. Ее лицо разрумянилось от тепла камина. И все же оборачиваться ей не хотелось. Пижама от Бенедикта Арнольда оказалась ненадежной. Учитывая то, как реагировало ее тело на изучающий взгляд Джолли.
— Ну, если честно, все было не совсем так. Овраг был глубокий, и, когда велосипед набрал слишком большую скорость, я испугалась. Надо было нажать на тормоз, а я попыталась спрыгнуть. Но споткнулась о педаль и приземлилась на правое колено.
— Сломали ногу? — с искренним участием спросил Добсон.
— Нет. Но разорвала все остальное. Мышцы, связки… Колено долго не заживало. Можно не говорить о том, что я получила хороший урок. — Одри наклонилась, взялась руками за колено и согнула ногу еще пару раз.
— Да уж, сомневаться не приходится. — Джолли слегка улыбнулся и кивнул. — Держу пари, задир вы больше не слушали.
Одри ответила не сразу.
— Ну… да… наверное. Все зависит от того, кого считать задирами. Но скажу честно: это был последний раз, когда я позволила себе струсить.
— Понимаю. — Лицо Джолли утратило всякое выражение. Он встал. — Иными словами, вы пытаетесь сказать, что не передумали и по-прежнему хотите ехать со мной.
— Я ничего не пытаюсь сказать. Но раз уж вы сами заговорили об этом… Нет, я не передумала. — В голосе Одри прозвучала вызывающая нотка.
Наступило тягостное молчание. Одри оперлась рукой о полку, наклонилась и стала смотреть на пляшущие язычки пламени; казалось, эти язычки вот-вот лизнут ее.
Джолли поставил свою кружку рядом с кружкой Одри и тоже оперся рукой о каминную полку, напомнив девушке о своем присутствии.
— Послушайте, разве мы только что не говорили об уроке, который вы получили в восьмилетнем возрасте? — Его тон был бескомпромиссным и твердым как гранит.
— Джолли, я поеду с вами, — с нажимом повторила она, продолжая, как загипнотизированная, смотреть на огонь. Словно тот мог добавить ей сил и решимости. — Вот и все, — быстро добавила она.
— Отлично. Просто отлично. — Джолли оттолкнулся от камина, но тут же снова оперся о него и наклонился к ее уху. — А вдруг колено подведет вас и вы не сможете держаться со мной вровень? Что тогда?
— Если так случится, вам придется бросить меня.
На челюстях Джолли проступили желваки.
— Вот именно, — сказал он сквозь зубы и придвинулся к Одри так близко, что между его грудью и ее спиной почти не осталось промежутка. Это нервировало и даже пугало ее, но она понимала, что таким способом Добсон пытается помешать ей удрать. — Что ж, будьте уверены, я так и сделаю, — насмешливо сказал он. — Если вы думаете по-другому, то ошибаетесь. И будете сильно разочарованы.
— Если дело примет такой оборот, я постараюсь дожить до вашего возвращения, — дерзко ответила она. — Но я поеду.
— Боитесь показаться трусихой?
— Я поеду, Джолли, — с нажимом повторила она, не поднимая глаз. Одри понимала, что ее дразнят, но не клюнула на крючок. — А вы ошибаетесь, думая, что я могу изменить свое решение. И будете сильно разочарованы, — повторила она его собственные слова.
Джолли прошипел какое-то ругательство, круто повернулся и пошел наверх. Спустя мгновение Одри услышала шум душа. Затем хлопнула дверь. Похоже, таким образом он пытался сказать, что ей пора готовиться к предстоящему бракосочетанию. До церемонии оставалось меньше двух часов.
Внезапно у Одри похолодело в животе. Этот холодок, бывший единственной приметой ее эмоционального состояния, не проходил целый час, в течение которого она ходила из комнаты в комнату, машинально собиралась и думала. Она заставила себя принять душ и одеться для события, которое могло… должно стать самым важным в ее жизни.
Но этот день для нее ничего не значит и никогда не будет значить, решительно сказала себе Одри. Повторение клятвы, которая сделает ее женой Джолли, не станет воплощением ее мечты. Джолли нуждается в ее помощи, вот и все. От этого зависит его жизнь. А так она для него пустое место и будет дурой, если поверит во что-нибудь другое. Хотя бы на секунду.
Но если бы Одри была честной с самой собой, ей пришлось бы признать, что попытки уговорить себя бессмысленны. Чувства, притаившиеся в глубине души, были упрямы, глухи и плевать хотели на голос рассудка. Согласно этим чувствам, брак с Джолли Добсоном — пусть временный — самое особенное и самое важное событие на свете. Событие первостепенного значения. И будет им всегда. Что бы ни случилось.
Прибыв в контору, мировой судья подписал документ, дававший Джолли и Этелдред право зарегистрировать брак без положенного трехдневного перерыва. Через десять минут он же провозгласил их мужем и женой.
Одри знала, что после этого большинство пар ощущает неимоверное облегчение и живейшую радость. Но к ним это не относилось. В данном случае секунды, последовавшие за завершением церемонии, оказались для новобрачных чрезвычайно тяжелым испытанием. Скоро стало ясно, что оба представления не имеют, как быть дальше.
Хотя Одри изо всех сил пыталась справиться с нервами, она облизывала губы и сжимала руки. Будь она волшебницей, то повернулась бы вокруг своей оси и оказалась в каком-нибудь другом месте. В каком угодно.
Джолли испытывал то же чувство. Ему отчаянно хотелось сбежать, все равно куда. Лишь бы подальше отсюда. Но если бы он сделал это, всем — в том числе и ему самому — стало бы ясно, что он струсил. А он не имел права трусить. Он потерял эту способность давным-давно, в одном из множества детских домов, где ему довелось побывать.
И все же Джолли было неуютно. Он переминался с ноги на ногу, глядел в пол и не ждал от предстоящих минут ничего хорошего. Традиция была ему известна. Он должен поцеловать невесту. Но в данных обстоятельствах это было едва ли уместно. Целоваться ему не хотелось. Вдруг он сделает над собой усилие, а она откажется обменяться с ним поцелуем?
