— Ага! — гулко крикнула коренастая дама, пристукнув себя по щеке рукоятью арапника. — Это еще кто кого отыскал!
— Ну да, я знаю! Это вовсе не я ее отыскал, а она меня! Ну, что вы об этом думаете? И знаете что? — продолжал распираемый восторгом Король. — Ни на одно мое письмо и невозможно было ответить! Я на них адреса не ставил! У нас же не было адреса! То-то я все время чувствовал, что в них что-то не так! Ну вот, Свинка и вскочила на коня и давай рыскать за мною по горам да болотам! А Искомая Зверь очень ей помогала — у нее же отличнейший нюх, — да и эта волшебная барка тоже оказалась себе на уме, потому что, увидев, в какой я пребываю печали, она воротилась назад, за ними! Они на нее наткнулись в какой-то бухте и тут же — раз и сюда!
— А чего ж мы стоим? — кричал Король, не давая никому вставить ни слова. — Я хочу сказать, чего мы так надрываемся? Это что, по-вашему, вежливо? Давайте, вы, двое, сойдите вниз и впустите нас, А кстати, что такое с мостом — сломался?
— Это все Зверь, Пеллинор, Зверь! Она в овраге.
— А что с ней такое?
— Она осаждает замок.
— Ах да, — сказал Король. — Теперь вспомнил. Она же меня укусила. И что бы вы думали, — продолжал он, взмахивая рукою по воздуху, дабы показать, что она забинтована, — Свинка перевязала меня, я и моргнуть не успел, перевязала куском этой, как ее… ну, сами знаете!
— Нижней юбки, — бухнула дочь Королевы Фландрии.
— Да-да, своей нижней юбки! Короля скрючило смехом.
— Все это очень хорошо, Пеллинор, очень хорошо. Но что вы намерены предпринять относительно Звери?
Но Его Величество обуревало веселье.
— Подумаешь, Зверь! — вскричал он. — Она вам мешает? Я с ней быстро управлюсь.
— А ну-ка! — закричал он, подходя к краю оврага и размахивая мечом. — А ну-ка! Пошла! Кыш! Кыш!
Искомая Зверь окинула его отсутствующим взором. Она шевельнула хвостом — неуверенный жест узнавания, — а затем вновь сосредоточила свое внимание на наворотном покое. Редкие камни, которыми швыряли в нее Древние Люди, она ловко ловила и проглатывала на способный довести до белого каления манер отгоняемой курицы.
— Опускайте мост! — приказал Король. — Я ею займусь! Кыш отсюда, кыш!
Мост с некоторой неуверенностью стал опускаться, и Зверюга немедленно подобралась поближе к нему, причем на морде ее выразилась надежда.
— А теперь, — закричал Король. — Беги внутрь, а я прикрою отход.
Мост коснулся земли, и Свинка понеслась по нему еще до того, как он толком улегся. Король Пеллинор, менее проворный или более замороченный нежными чувствами, налетел на нее прямо в воротах. Сзади в них врезалась Искомая Зверь, и Король полетел на землю.
— Берегись! Берегись! — завопили вассалы, рыбные торговки, сокольничие, кузнецы, лучники и прочие доброхоты, собравшиеся внутри.
Дочь Королевы Фландрии оборотилась, словно тигрица, обороняющая тигренка.
— Сгинь, бесстыжая потаскуха! — рявкнула она и ткнула арапник бедной твари под нос. Искомая Зверь отпрянула, из глаз ее брызнули слезы, и опускная решетка с треском рухнула между ними.
К вечеру начал назревать новый кризис. Стало очевидным, что Глатисанта вознамерилась осаждать замок до поры, покамест не выйдет ее избранник, а в таких обстоятельствах Древний Люд, носивший яйца на рынок, отказывался покидать ворота без вооруженной охраны. Пришлось трем южным рыцарям сопровождать их конвоем к подножью замкового утеса с обнаженными мечами в руках.
Посреди деревенской улицы их поджидал, чтобы перенять конвой, Святой Тойрделбах — беспутный Силен, подпираемый четырьмя мальчуганами. Дыхание его наполнял резкий запах виски, он пребывал в неистовом расположении духа и вовсю размахивал палицей.
— И ни одной истории больше! — орал он. — Разве я не собираюсь жениться на старой Матушке Морлан, — вот сей минут додерусь с Дунканом и никогда больше не буду святым!
— Поздравляем! — в сотый раз повторили дети.
— А у нас тоже все хорошо, — добавил Гарет. — Нам разрешили каждый день прислуживать за обедом.
— Слава да почиет на Господе! Значит, каждый день, попрошайка?
— Да, и матушка ходит с нами гулять.
— Ну, вот и ладно. Восхвалим молодость, она и придет!
Тут святой приметил конвой и взвыл, как ирокез:
— Мятежники!
— Успокойтесь, — говорили они ему. — Успокойтесь, Святой Отец. Эти мечи совсем не для драки.
— Это что же так? — спросил он разгневанно и кинулся целовать Короля Пеллинора и дышать на него.
Король сказал:
— Я говорю, вы действительно собрались жениться? Я тоже. Волнуетесь?
Вместо ответа святой человек обнял Короля обеими руками за шею и поволок его в самодельный кабак Матушки Морлан — чем Пеллинора не очень обрадовал, ибо ему не терпелось поскорее вернуться к Свинке, — впрочем, необходимость прощальной пирушки была очевидна. Весь гаэльский миазм расточился, словно туман, каковым он и был, под воздействием то ли любви, то ли виски, а может быть, вследствие собственной туманной природы, — и трое южан обнаружили, что, не взирая на расовую травму, теплое сердце Севера приняло их в себя, признав в них и человеческих существ, и гостей.
12
Бедегрейнская битва состоялась близ Сурхота, что в Шервудском лесу, в Троицыно воскресение. То была решающая битва, ибо в некоторых отношениях она представляла собой — с поправкой на двенадцатый век — эквивалент того, что стало впоследствии называться «тотальной войной».
Одиннадцать Королей изготовились биться со своим сувереном по-норманнски — на отдающий лисьей охотой манер Генриха II и его сыновей; цели у них были спортивные и приобретательские, и они вовсе не собирались причинять кому-либо особые телесные повреждения. Разумеется, они — сиречь короли и их танкообразные рыцари из благородного сословия — готовы были к определенному риску: спорт есть спорт. То есть к риску того рода, о котором говорит нам Джоррокс. Король Лот вполне справедливо мог бы сказать, что возглавляемый им мятеж против Артура являл собою точную копию охоты на лис, но без присущего ей чувства вины и всего лишь при двадцати пяти процентах сопряженного с нею риска.
Впрочем, и Одиннадцати Королям нужно было чем-то оттенить свои доблести. Даже если рыцари не испытывали особого желания убивать друг друга в больших количествах, не имелось причин, по которым им следовало воздержаться от истребления сервов. По их представлениям, охота была б не охота, если бы по ее завершении нечего оказалось счесть в ягдташе.
Стало быть, война, в которой намеревались сражаться мятежные лорды, представляла собой своего рода двойную битву, или войну в войне. Во внешнем ее круге находилось шестьдесят тысяч вооруженных кто как крестьян-пехотинцев, марширующих вослед за Одиннадцатью, — в этом плохо вооруженном сброде трагедия гаэлов возбуждала пылкую ненависть к двадцати тысячам сассенахов Артуровой армии. Между двумя армиями существовала серьезная расовая вражда. Но вражда эта направлялась сверху — благородными лордами, отнюдь не жаждавшими крови друг друга. Армии изображали собой, так сказать, своры гончих, соревнующихся одна с другой под руководством Владельцев Псовой Охоты, воспринимающих всю забаву как возбуждающую игру. Если бы гончие, скажем, вдруг взбунтовались, Лот и его союзники с готовностью поскакали бы плечом к плечу с рыцарями Артура на подавление того, что они сочли бы истинным мятежом.
