— Ты пытаешься мне что-то сказать, Рози?
— Нет. Я не стану давить на тебя, как Марни, и требовать поступить так, как тебе не хочется. У тебя имеются собственные причины не влезать в политику. Я их уважаю.
— Но?
— Но мне кажется, тобою владеют определенные амбиции и желания. — Роз сузила глаза на его плотоядную усмешку. — В данном случае речь не о постели.
— Одних желаний мало. Требуются поддержка, связи и деньги. Много денег. Ведь перевыборы бывают каждые два года…
— Если только ты не пойдешь выше. — Заметив удивление на его лице, она пожала плечами. — Порой и я заглядываю в газету. Да и телевизор в таверне постоянно включен.
— Большинство законодателей пытаются пробиться на высокие посты или имеют свой особый интерес. В таких местах крутятся огромные деньги.
— И ты собираешься поступать так же?
— Конечно, нет. Я просто говорю, что система далека от идеальной. — Он тяжело вздохнул. — Не совсем безнадежна, но временами мне кажется, что чертовски близка к тому.
— А ведь твоя сестра права. Благодаря своему характеру ты бы стал безупречным законодателем. Кое-когда приходилось бы находить обходные маневры. Что там, наша жизнь — сплошной компромисс. Но ты бы никогда не продался. За это я и люблю тебя в первую очередь.
Произнеся последнюю фразу, Роз покраснела. А сердце Мейсона забилось с утроенной силой. С момента возвращения из Нью-Йорка они проводили все ночи вместе. Спали в его кровати, занимались любовью и часто разговаривали до самого утра. Но ни один из них ни разу не назвал происходящее между ними верным словом.
Мейсон остановился, схватив ее за руку.
— Что еще ты любишь во мне, Рози?
Полученный ответ потряс его:
— То, как ты на меня смотришь. Ты глядишь мне прямо в глаза, разговаривая со мной, слушая меня. И ты меня видишь.
— Тебя довольно сложно не заметить, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в макушку.
— И тем не менее. Я часто чувствовала себя так же, как парень из книжки, что мы читали на прошлой неделе…
— «Человек-невидимка», — подсказал Мейсон.
— Да. Конечно, люди отлично меня видят, когда я вхожу в магазин. Потрепанный жакет, драные джинсы. «Присматривайте за вон той. Может стащить чего-нибудь». Но для государства я была лишь индивидом под определенным порядковым номером, а для семей усыновителей — средством получения чека. Для школы — головной болью, вечно снижающей общий уровень успеваемости. Они никогда не видели Розалинды Беннет, тем более Рози.
— Не плачь.
— Я вовсе не плачу. — И вдруг она поняла, что щеки стали мокрыми, а горло сжалось от эмоций. — Я люблю тебя, Мейсон. Наверно, я полюбила тебя, когда ты впервые назвал меня Рози.
Он вытер ее глаза, сморгнул туман с собственных.
— Я тоже люблю тебя.
Рози никогда не была счастливее. Да, так теперь она и сама привыкла думать о себе.
Рози. Рози Беннет.
Никаких больше Роз. Роз была грубоватой, безграмотной, с мальчишески куцыми волосами.
Рози может читать, волосы у нее пока короткие, но уложены в стильную прическу и тоном светлее, чем было. И она больше не стремится бездумно шататься по свету. В ее жизни появилось направление, и впервые появились корни. Тоненькие, хрупкие, врастающие в благодатную для них почву Гавани шансов. Ее даже зарегистрировали в качестве избирателя. Мейсон поговорил о ней с секретарем избирательного комитета, и теперь, когда она имела постоянный адрес, оформление прошло быстро и просто.
Природа вокруг нее возрождалась. Тугие почки на деревьях начинали распускаться. Возвратились малиновки, застрекотали на деревьях во дворе Мейсона в поисках гусениц. А в лесу за таверной ей попались первые цветы.
Она чувствовала себя такой же обновленной и прекрасной. В книге о растениях, взятой в публичной библиотеке, она нашла фотографию дикого ириса. Роскошный цветок с закручивающимися вниз нежными лепестками. А вырастает он из болота.
Одновременно с Рози менялся и Мейсон. В тот же день, когда по почте пришло извещение о регистрации Рози для голосования, он удивил ее и Марни сообщением, что решил выдвинуть свою кандидатуру на выборы палаты представителей штата.
Мейсон сказал, что надо заполнить пробелы, существующие в государственной политике заботы о детях, и что он решил сам этим заняться.
Насвистывая, Рози вошла в таверну незадолго до начала смены. И улыбнулась, заметив Мейсона на обычном месте за стойкой.
— У меня хорошие новости, — сказал он.
Она взяла горсть орешков и, перед тем как забросить их в рот, спросила:
— Интересно, какие?
— Думаю, я нашел твою мать.
Она поперхнулась орехами. И долго кашляла, прежде чем сумела переспросить:
— Что?
— Пойдем в контору, — сказал Мейсон. И крикнул сестре: — Марни, пригляди за баром.
Когда дверь за ними закрылась, Рози рухнула в кресло.
— Ты уверен?
— Уже несколько недель я занимаюсь розысками. Не хотел тебе говорить, на случай, если все закончится ничем. Но, похоже, появился результат. Ее имя Делорез. Делорез Кингсли Треллер. Ей только сорок два, что значит — на момент твоего рождения было всего шестнадцать. Должно быть, она была безумно напугана. Поднимать ребенка — огромная ответственность, особенно когда ты сама практически еще дитя.
Мейсон пытался подбодрить ее, находя оправдания для женщины, пустившей Рози в мир и затем оставившей. И Рози любила его за это еще сильнее.
— Где же она сейчас?
— В Калифорнии. Утром я лечу в Сан-Диего.
— Один?
Он взял ее руку, сжал.
— Думаю, так лучше, Рози. Может, я ошибся, и протаскаю тебя через всю страну попусту.
— А если она правда та?
— Тогда вы вдвоем сможете решить, как вам встретиться.
— И встречаться ли, — добавила Рози. — Она может не захотеть меня видеть. Она ведь могла и сама предпринять поиски. Я была на государственном обеспечении пятнадцать лет.
— Все равно, некоторые ответы на свои вопросы ты получишь. Узнаешь, как она тебя назвала.
— Теперь мне все равно, — сказала она медленно. — Интересно, но не слишком важно. Я Розалинда Беннет. Рози.
* * *
Туманным утром Рози провожала Мейсона. Моросил мелкий дождь. Рози пыталась не думать, что это дурная примета, но получалось с трудом.
Стоя в аэропорту, она крепко прижималась к Мейсону. Какой-то момент ей не хотелось его отпускать.
Даже теперь, ведя автомобиль Мейсона обратно в Гавань шансов, она сомневалась, стоит ли ворошить прошлое. Кто она такая — уже известно. И пусть у нее нет семьи в общепринятом значении слова, на свете есть люди, беспокоящиеся о ней, любящие ее.