Лифт наконец остановился, и Карлос с удивлением обнаружил, что они попали прямо в квартиру: сразу от дверей начиналась большая комната, стены которой — от пола до потолка — были заставлены шкафами с книгами. Карлос в жизни не видел столько книг. В этой комнате свободно могли разместиться по крайней мере три хижины, вроде той, в которой он родился и вырос. Нерешительности Карлос не почувствовал, просто было странно, что столько места пропадает впустую. Матильда, оказавшись в квартире, примолкла и напоминала ему о себе только слабым движением руки. Они уже прошли через всю комнату к широкой деревянной лестнице, ведущей куда-то наверх, когда сзади раздался голос, и Карлос, обернувшись, увидел очень толстую чёрную женщину в белом переднике, с забинтованными руками. Матильда придержала Карлоса и сказала радостным тоном, что всё в порядке, она видела Билли, он скоро вернётся, а сама она зайдет к матушке позднее. Чёрная толстуха, не глядя на Карлоса, ответила «Да, мэм» и исчезла, но он почувствовал её недовольство и мгновенно напрягся. На обратном пути, подумал Карлос, может быть, на обратном пути… Надо разобраться, как там насчет чёрных женщин… Матильда на недовольство прислуги не обратила никакого внимания, а, может, просто не заметила, и они стали подниматься по лестнице. Карлос ожидал, что сейчас он попадёт в роскошную спальню с занавешенными окнами и кроватью под балдахином. Он видел такие в телевизионных сериалах. Но, пройдя по коридору, они оказались на пороге небольшой, залитой солнцем комнаты, скорее напоминающей кабинет. Правда, кроме письменного стола и кресла тут стоял и большой старый диван.
Матильда закрыла дверь, почему-то понюхала воздух и предвкушающе и откровенно потянулась — так, что хрустнули суставы. Карлос почувствовал, что вполне готов снова сжать зубами большой розовый сосок, и подумал, что этот диван и будет тем местом, где они продолжат начатое в парке. А потом… Не спеши, приказал он себе и тут же выругался, потому что всё-таки заторопился и сделал шаг к Матильде. Она светло заулыбалась и покачала головой, давая ему понять, что ещё не время. И почему-то приложила палец к мягким бесформенным губам. Потом она выглянула в коридор и снова плотно прикрыла дверь, но Карлос заметил, что замка на этой двери нет. Матильда внимательно посмотрела на Карлоса, как будто что-то прикидывая в уме, и неслышными шагами прошла в конец кабинета, где обнаружилась ещё одна дверь. Матильда поманила Карлоса, и он, почему-то насторожившись, подошел поближе. Следующая комната была значительно просторнее, но кровати под балдахином не было и там. Зато по стенам были расклеены яркие детские картинки из мультиков. На полу лежал толстый и тоже ярко раскрашенный ковер. Карлос уже представил себе, как он валит на него большую Матильду, но его ошарашенный взгляд наткнулся на мирно стоящие вдоль стены три детских кроватки с пологами и развешанными на них игрушками. Это что же, детская? В душной, несмотря на ее размеры, комнате стоял лёгкий сладковатый дух. Странное место для развлечений… А Матильда сбросила туфли и, утопая неуклюжими ногами в густом ворсе ковра, улыбалась ему и делала приглашающие жесты.
— Ну чего ты испугался, солнышко? Иди сюда! Ну давай, — прошептала она, — ты же хочешь, я вижу, что хочешь. Ну не бойся, глупый!
Гринго, снова подумал Карлос, и его почему-то потянуло перекреститься. Как в детстве, на облезлую статуэтку Богородицы на материнском комоде. Но тут же вернулось ощущение яростной, недопитой в парке свободы, и он, сжав зубы, пошел на Матильду, чувствуя себя могучим, забывшим обо всех кнопках лифтом, летящим то ли вверх, то ли вниз…
— А после, — не замечая его состояния, нежно сказала Матильда, — после я тебя… Да вот иди сюда, взгляни сам.
Она шагнула к одной из кроваток и откинула полог. Из легкой цветастой пелёнки на Карлоса смотрело совсем не детское, а вполне мужское, плохо побритое круглое лицо с длинным носом и маленькими колючими глазками. Глазки посмотрели на Карлоса, потом на Матильду, и уголки губ капризно искривились. Судя по росту и непомерно большим, вылезшим из пелёнки ступням, в кроватке лежал довольно толстый карлик. Карлос отшатнулся.
— Ну что ты, солнышко! Видишь, Зизи уже проснулся и тоже, наверное, хочет есть. Но ты первый, конечно же, ты первый! Зизи подождет. Ну давай, солнышко, не капризничай, у меня не капризничают. Сейчас я дам тебе сисю, а потом — в кроватку.
Матильда легко, как в парке, выпростала из платья грудь, и та мягко заколыхалась на тёмной материи — белая, почти слепящая в солнечном свете. Только сосок уже не казался помятым, он потемнел и набух, как будто действительно налился молоком. Карлос попятился. Он мог бы надругаться над этой женщиной, выжать, расплющить, раздавить её груди, он мог бы наступить ногой на её скользкий гладкий лобок и потом, дальше… Но только если бы ему этого захотелось. А сейчас Карлос, кажется, хотел только одного — уйти подальше из этой ненормальной детской комнаты, от страшного карлика и от самой Матильды. Но с места не сдвинулся. Потому что Матильда вздохнула, пожала плечами и, погладив себя по соску, сказала, что если он такой противный глупый мальчишка, то в наказание она сначала покормит Зизи. Почему-то она была уверена, что Карлос никуда от неё не денется. Хотя он точно помнил, что двери не заперты. Да и вообще, кто осмелился бы его остановить? И раньше никто, а уж теперь… Но всё равно — а может быть, именно поэтому? — он не сдвинулся с места и смотрел, как Матильда присела, опустила боковую решётчатую стенку кроватки и легко потянула к себе карлика. Тот покорно и неловко перебрался к ней на колени. В распахнувшейся пелёнке мелькнула его грубая мужская нога с жёлтыми длинными ногтями. А потом Матильда дала ему грудь, и большая — с жесткими и взъерошенными, как у самого Карлоса, волосами — голова карлика показалась на этом пышном подрагивающем фоне и впрямь детской…
Карлос мог бы поспорить, что это не игра воображения. Ярко освещенная солнцем Матильда вдруг засветилась сама! Присев на ковер, она обнимала издающего чмокающие звуки Зизи. Её улыбка совсем изменилась, как будто повернулась внутрь, а глаза, чуть скошенные к карлику, потеплели и стали глубже. Она светилась не отраженным солнечным светом, как незадолго до этого её грудь, а совершенно сама по себе. Потому что окно находилось сбоку, а свет, её свет, шёл от рук, от лица и лёгким золотистым туманом кружился над её головой. И поза этой женщины, и неуклюжая фигурка на её коленях, и даже свечение были удивительно знакомы Карлосу. Он вдруг унизительно позавидовал карлику, потому что понял, что снова поторопился и не распробовал толком содержимое её груди. Он почувствовал себя действительно беспросветно тёмным и грязным мексом, тупой вонючкой, достойной всю жизнь ковыряться в грязи, а не мечтать о далёких — невыносимо далёких! — белых женщинах, в которых он совсем ничего не понимает… А ещё решил было, что способен их обмануть!
Карлос, не удержавшись, рухнул на колени, чувствуя над собой силу настолько большую, чем собственная, что даже и не помышлял о сопротивлении. Сладкое унизительное раскаяние выжимало из его глаз колючие слёзы, но Карлос забывал их вытирать. Тут Матильда подняла голову, окинула его тёплым и светлым, как молоко, взглядом и слегка переменила позу. И тут же слегка засветилась её нога, белая и как будто потерявшая чёткие очертания. Этого Карлос вынести уже не мог. Он рухнул животом на мягкий ковер и пополз к Матильде, чувствуя себя никчёмным и бесполезным, как давно перегоревшая лампочка. Но он знал, что если сейчас прикоснется к ней… если попадет в круг её мягкого света… Знал, что ощущение лёгкости и свободы, пережитое им в парке, на груди Матильды, — только малая часть той радостной несвободы, до которой ему осталось совсем немного. Карлос уже дополз, уже коснулся губами и языком пальцев на ноге, почему-то ощутив при этом вкус выкрашенного масляной краской старого дерева… Он припомнил этот вкус — вкус той самой статуэтки, ноги которой мать заставила его целовать после того, как он… Странно, он никогда не вспоминал об этом раньше!
