— Да тише ты! Чего ты колотишь руками-ногами!
Фред перехватил его другой рукой и набрал в легкие побольше воздуха. Просто бросить Августа тонуть он не мог, и ясность этой мысли снова мобилизовала силы Фреда. Вытаскивая его на береговую гальку, сам он дышал тяжелее, чем Август. Айша подбежала и вылизала лицо Августа. Тот слабо улыбнулся.
— Что случилось? — спросил Фред, когда, отдышавшись, снова смог говорить. — Что еще за приступ слабости? Или у тебя инфаркт? Что-нибудь болит?
— Уже ничего, — ответил Август.
— Почему ты не плыл к берегу?
— Уже ничего.
— У тебя кружится голова? Тебя мутит?
— Должно быть, я поскользнулся.
— Но почему ты не плыл?
— Я не умею плавать.
Фред устало уронил голову на гальку. Так они и лежали с добрых полчаса на берегу Эльбзее и смотрели в небо, темная серость которого слегка посветлела.
Мара уже сидела на мостках, когда Фред и Август притащились к хижине. Мара помахала им рукой. Фред помахал в ответ.
— Мы быстренько переоденемся в сухое, — крикнул он Маре. — Мы немного поплавали.
В хижине Фред дал Августу сухую рубашку.
— Почему ты не умеешь плавать? Ведь каждый умеет плавать.
— Мать хотела научить меня плавать и для этого бросила в Эльбзее. Мне было шесть лет, то есть уже очень поздно, чтобы учиться плавать, так она считала. Но я всегда был тупым упрямцем и просто пошел ко дну. Сел на дно озера и ждал, что будет. И тут явилась женщина-рыба и спасла меня.
— Женщина-рыба?
— Помесь рыбы и женщины. То есть сверху женщина, а внизу рыба.
— Но ведь не в самом же деле.
— По моим воспоминаниям, в самом деле. Моя мать утверждает, что спасла меня она.
Август и Фред направились к мосткам. Мара отложила блокнот и встала. В этот день она выглядела как искательница приключений — в брюках со множеством боковых накладных карманов и в клетчатой рубашке туриста.
— Что цлучилось?
— Я тебе потом расскажу, — скромно сказал Фред.
— Мне надо вернуться в контору, — сказал Август.
— В контору? — спросила Мара.
— Приедет оптовик-лесоторговец, — проворчал Август, с виду он казался снова почти таким же недовольным, как утром. — Хватит охать. Пока!
— Русалка. — Фред указал на руку, которую Август вскинул для прощанья. — Та самая женщина-рыба, которая тебя спасла? Твоя заступница?
Август кивнул, подозвал собаку и ушел.
Фред разом почувствовал себя предельно усталым.
— Боюсь, все это отняло у меня гораздо больше сил, чем я думал. — И он рассказал Маре о том, что произошло.
Август посигналил на повороте, с которого еще можно было увидеть озеро.
— Этот исполин тонул, как маленький ребенок!
Внезапно из глаз Фреда потекли слезы. Мара обняла его.
— Мой плачущий герой, — сказала Мара, силясь свести все к шутке, чтобы самой не расплакаться. Она не могла удержаться от слез, если плакал кто-то рядом.
— Ах, Мара, — сказал Фред, взяв себя в руки. Поцелуй витал в воздухе. Нехватка решимости держала его на весу, не давая осуществиться.
— Ах, Фред, — вздохнула Мара, когда тот оторвался от нее. Ее руки остались у него на плечах.
Они смотрели в воду на рыбок Мары и наблюдали, как снова и снова крупные гольцы вторгались в стаю гольянов, чтобы поохотиться.
— Их убивают во время любви, — сказал Фред.
— Такова природа.
— А какова наша природа? — спросил Фред.
Для нас любовь тоже опасна, думал он, мы стремимся к гибели, гонимые нашими тайными страстными желаниями. Должны ли мы от них отказаться, оттого что они неразумны? Или недостаточно мудры? Разве не для того мы приходим в мир, чтобы испытывать эти страстные желания, именно потому что имеем возможность их реализовывать? Или наоборот, мы приходим в мир, чтобы им противостоять, отречься от них? Религии говорят: отречься. Противостоять. Более приятные религии говорят: постичь, что все эти страсти суть иллюзии. Но как мы должны это постичь? И как отличить мудрость не делать что-то от страха не делать что-то?
— Разве природа любви смертельна? — переспросил Фред.
— Природа Мары такова, что она хочет есть, — сказала Мара.
— Мне нравятся голодные женщины. Давай поймаем хищную рыбу? Или это помешает твоим научным опытам?
— Время нереста уже прошло. Из-за дождей вода остыла.
В углу под дощатым навесом стояла удочка. В стеклянной банке рядом они нашли свинцовые грузила и крючки. С ловкостью, удивившей его самого, Фред подготовил удочку. Мара выловила с поверхности воды мертвого гольяна, который не выдержал трудностей размножения. Метод использования мертвой рыбки в качестве наживки оказался чрезвычайно успешным.
Хотя это, разумеется, было строго запрещено, они разожгли на берегу озера костерок. В конце концов, лесничий у них был знакомый, и они могли рассчитывать на его снисхождение. День был безветренный, но так и оставался серым, и они грелись у огня, вертя над ним свои прутья орешника, которые служили им шампурами для рыбы. Потом они ели — руками — и рассказывали друг другу истории, связанные с кострами, из времен их детства.
Однако радость продлилась недолго. Настроение у Мары испортилось. Она стала очень скупа на слова и на вопросы отвечала односложно.
— С тобой все в порядке? — спросил Фред.
— Мне пора уезжать, — ответила Мара.
— Ты можешь остаться здесь. И надолго, если захочешь, — сказал Фред.
— Я — это не я, — сказала Мара. Голос ее прозвучал как-то иначе.
— У меня тоже все запуталось, — успокоил ее Фред. — И то, что я — не я, я тоже отчетливо почувствовал пару дней назад. Самое крутое в этом то, что это так и есть. То, что мы считаем своим Я, ведь это всего лишь проекция взгляда, которым смотрят на нас другие. Со временем мы начинаем верить, что мы и впрямь та самая личность, за которую нас принимают. Мы верим, что должны продолжать играть ту роль, которую нам отвели другие. Еще хуже то, что мы верим, будто эта роль и есть мы!
— Так и есть, Альфред, — сказала Мара.
Когда он услышал, что она назвала его Альфредом, у него прошел мороз по коже. Мара встала.
— Завтра увидимся? — спросил Альфред.
Мара улыбнулась.
— Не провожай меня. Ненавижу драматические прощания.
Она протянула ему руку, поцеловала его в щеку и шепнула ему в ухо что-то очень милое.
А потом молнией взбежала по тропинке вверх к своему мопеду. Сверху она еще раз помахала ему рукой. В глазах ее блестели слезы. Когда Фред это увидел, он бросился вверх по склону. Но она уже уехала. Может, поехать за ней вслед? Но нет. Никаких сцен прощания. Никаких погонь и преследований. Все было так воздушно. Так невесомо. А как должно быть иначе?
