– Петрушка постарела, – заметила она.
– Да, Петрушка уже старенькая, – торопливо ответила я. – Послушай, давай я приготовлю тебе омлет.
– Пойду позвоню Ричарду.
Через пятнадцать минут я отправилась искать Поппи и обнаружила, что та крепко спит на диване в гостиной, сжимая в вытянутой руке мобильный телефон. Когда я поцеловала дочку, чтобы разбудить, она повернулась ко мне, как в детстве, и у меня перехватило дыхание.
Съев половину омлета, она опустила вилку.
– Мы с Сэмом ничего не можем поделать, не так ли?
– Не думаю. Это наши с папой дела.
Поппи пыталась переварить произошедшее.
– Как он мог тебя бросить?
К горлу подкатил комок. Разве я могла быстро выработать правила поведения в ситуации, с которой раньше не сталкивалась? Я села рядом с Поппи и попыталась говорить бесстрастно и убедительно:
– Мы постараемся разобраться как можно цивилизованней. Вам с Сэмом не придется наблюдать сцены.
– Почему бы и нет? Ведь ты не хочешь разговаривать цивилизованно, не так ли?
Иногда я забывала, какой проницательной может быть Поппи. Заметив на ореховой столешнице дымчатое пятно, я вытерла его.
– Нет, не хочу. У меня такое чувство, как будто мне отрезали руку.
– Не могу поверить, что это случилось.
В кухне стало очень тихо.
– Я тоже.
Без всякого энтузиазма Поппи доела омлет.
– Папино поведение никуда не годится, и мне за него стыдно. Кем он себя возомнил, когда стал увиваться за молоденькой? Это так… банально.
Ее горячность меня обеспокоила.
– Уверена, он поговорит с тобой о своих чувствах. Ты должна с ним повидаться.
Дочка нетерпеливо щелкнула языком.
– Я не уверена, что хочу его видеть. Он разрушил нашу семью. Подвел нас.
– Поппи, ты взрослая, а он все еще твой отец.
Она прервала меня:
– Как ты будешь жить? Где будешь жить? И где теперь мой дом? – Поппи закрыла ладонями лицо. – Дом на Лейки-стрит продадут. Только представь, мам. Одни выходные с тобой, вторые с папой. Ужасные встречи на свадьбах и похоронах… – Она совсем притихла. – Все разрушено – наша жизнь, Наша жизнь, какой я ее себе представляла.
Если излучина реки слишком велика, течение пойдет коротким путем, и образуется заводь с зарослями мокрой травы и камышей и суетливой, тайной жизнью – так меня учили на уроках географии. У Поппи была такая же особенность срезать петли и утлы, как и у реки: я недоумевала, откуда в ней это упрямство, стремление перескочить препятствия разом; из-за этого она игнорировала все правила и неудобства, вроде экзаменов и необходимости зарабатывать на жизнь.
«Пусть он – то есть ребенок – поведает вам о своих нуждах», – писал один ученый муж, словам которого мы поначалу верили. Натан читал книгу вслух, а я ходила взад-вперед по комнате, держа на руках вопящую трехмесячную Поппи, которая решила, будто сон – это скучно. Эти размышления соответствовали духу общества, которое стремилось измениться и изменить ход мыслей женщин. Когда же мы наконец обнаружили, что слова ученого в действительности означали: «Мы должны позволять нашим чертовым детям вытирать об нас ноги» (интерпретация Натана после скандала), Сэм с Поппи уже выросли и много чему научились.
Я поставила тарелку Поппи в посудомоечную машину и положила перед ней яблоко.
– Вот, съешь.
Она подняла голову.
– Ведь это произошло не из-за нас с Сэмом, правда? Раньше я думала, что мы выкачиваем из тебя все силы, и времени на папу у тебя уже не остается. И еще была твоя работа. – Дочка сняла очки и положила их перед собой на стол. – Не поэтому все так вышло?
– Нет.
– Поклянись.
– Обещаю.
Поппи откусила яблоко. Кажется, она расслабилась и успокоилась.
– Я папе такого по телефону наговорила. По-моему, он просто взбесился.
Мне не хотелось смотреть в ее растерянные близорукие глаза, и я стала возиться у раковины.
– Поппи, когда-нибудь… все встанет на свои места, и нам придется строить мосты. Ты знаешь, о чем я говорю? Ты понимаешь?
– Конечно. – Поппи взяла мобильник, который всегда держала поблизости, и стала играть с кнопочками. – Сообщение от Ричарда. Он меня любит. – Она хихикнула. – И я его люблю. В нем столько жизни. Он так любит приключения. И очень щедрый. Не думаю, что Ричард когда-нибудь станет занудой. Кстати, сразу после экзаменов мы оправляемся в путешествие на Восток.
– А как же Джилли? – Джилли была лучшей подругой Поппи. Они познакомились в университете, и между ними сразу же возникла та затягивающая близость, которая существует лишь до вступления в реальную жизнь.
– Джилли уезжает в Новую Зеландию – повидаться с тетушкой или что-то вроде того.
Поппи говорила беззаботным тоном, но я поняла, что она считает, что ее предали. Я вытерла раковину и повесила тряпку на кран. В груди заныло, как в тот раз, когда Сэм заявил, что после школы собирается год работать в Мозамбике учителем. А может быть, от тревоги, но скорее оттого, что птенцы расправляют крылья и улетают.
– Куда вы поедете? И на какие деньги?
Как обычно, последнюю часть вопроса Поппи проигнорировала.
– В Индию, наверное. Может, в Таиланд. Пока не знаю. Это наше последнее сумасбродство, мам, а потом мы станем скучными и серьезными. Не переживай, Ричард обо мне позаботится.
Меня это не успокоило. Последний раз, когда мы с Натаном видели Ричарда, у него были свисающие на плечи волосы, а одет он был в пакистанский национальный костюм: длинную тунику, надеваемую поверх шароваров на кулиске. «Шальвар-камиз», – объяснил он, и Ричард прочитал нам лекцию о зловредности экономики западного империализма, используя при этом выражения вроде «дико круто» и «угнетатели». Я до сих пор не уверена, дразнил он нас или говорил искренне.
Я прекрасно знала, о чем мне говорить не следует, но все же спросила:
– Как насчет того, чтобы найти работу? Поппи надулась:
– Я не хочу себя связывать и впадать в отчаяние, раз пока в этом нет необходимости, мам. Не хочу поступать, как ты.
– А что думают родители Ричарда? – Они жили в Нортумберленде и, как мы поняли, играли в его жизни довольно незаметную роль. – Ричард думает о будущем?
Всем движением тела Поппи изобразила скуку.
– Понятия не имею. Возможно. – Она выглянула в окно. – Всем обязательно надо поговорить со мной о будущем – ну всем, кто старше двадцати пяти: похоже, именно в этом возрасте начинается серьезная деградация мозга. Это как болезнь. Людям не терпится загнать меня в одну из тех категорий, которые им понятны. «Это так интересно», – говорят они. Если бы они знали, как это выглядит со стороны!
