— Я многих удивляю. Не забывайте, что моя мать была кубинкой.
— Tu hablas espanol? Вы говорите по-испански?
— Si. Lo aprendi cuando yo era un escurriedo. Да, я выучил язык, когда был сливной трубой.
Она коротко рассмеялась.
— Думаю, вы хотели сказать: когда учились в школе.
— А я что сказал?
Она все еще улыбалась.
— Вы все сказали совершенно правильно. Я не стала бы менять ни одного слова.
Он знал, что она говорит неправду, и внезапно ощутил потребность оправдаться, сказав ей, что понимает язык лучше, чем говорит на нем. Но потом решил оставить все как есть.
София сказала:
— Смешно, но на последних выборах губернатора я голосовала против вашего старика. Не припомню, чтобы я слышала о том, что он женат на латиноамериканке.
— Моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. Собственно, мне тогда было всего несколько часов от роду.
— Какой ужас! Простите меня.
— Ничего, все в порядке. В конце концов, это случилось уже давно.
— Она родилась на Кубе?
— Да. В маленьком городке под названием Бехукаль.
— Я слышала о нем. Он находится недалеко отсюда.
— Я знаю. Я смотрел карту, перед тем как отправиться сюда.
— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы приехать на Кубу?
— Время от времени меня посещали подобные мысли. Но только недавно я начал подумывать об этом всерьез. — Джек открыл свою сумку, по аэропортовской классификации относящуюся к категории «ручной багаж», и, вынув оттуда застегивающееся на «молнию» портмоне, извлек из него фотографию. — Это она, — добавил он, протягивая снимок Софии.
— Вы привезли с собой фотографию?
— У меня есть несколько сувениров на память, которые подарили мне отец и бабушка. Даже не знаю, зачем я взял это фото с собой. Но я летел на Кубу впервые, и мне показалось правильным, если оно будет со мной.
— Она красивая. Но я бы сказала, что здесь она выглядит совсем подростком.
— Да. Семнадцать лет. Это была ее последняя фотография, сделанная на Кубе.
— А кто это с ней?
— На обороте написано «Селия Мендес». Одного взгляда на снимок достаточно, чтобы понять, что они были лучшими подругами, но вряд ли я могу добавить еще что-то. Похоже, моей бабушке не очень-то хочется говорить со мной о Селии. У меня сложилось впечатление, что она не одобряла этой дружбы.
— Abuealas, бабушки, — заметила София, улыбаясь и качая головой. — У них у всех свои причуды, правда?
— У одних больше, у других — меньше, — согласился Джек.
Голос, раздавшийся из громкоговорителя, объявил наконец о начале посадки на рейс. Джек и София поднялись и направились к выходу в толпе прочих пассажиров с билетами. Двадцать минут спустя они уже были внутри самолета и сидели на своих местах. Несколько пассажиров никак не могли запихнуть свои вещи в багажные отделения над головой. Джек устраивался поудобнее, когда по бортовой связи объявили его фамилию. Сообщение прозвучало на испанском.
— Пассажиры София Суарес и Джон Лоуренс Суайтек, пожалуйста, отзовитесь, нажав конку вызова бортпроводника.
Они посмотрели друг на друга, не зная, что и думать. Потом Джек поднял руку и нажал кнопку. К ним подошла бортпроводница.
— Пожалуйста, пройдемте со мной, — произнесла она по-испански.
— Оба?
— Да.
Они встали с кресел, но не успели сделать и нескольких шагов по проходу, как стюардесса остановила их, попросив:
— Прошу вас, возьмите с собой ручной багаж.
— Это еще зачем? — удивилась София.
— Пожалуйста, возьмите свои вещи и пройдемте со мной.
Она вела себя довольно вежливо и спокойно, но в воздухе повисло напряжение. Пассажиры поворачивали им вслед головы, с подозрением глядя, как они идут по длинному узкому проходу. Бортпроводница провела их по трапу самолета, и они двинулись к выходу на посадку.
— Говорила я вам, не нужно давать деньги уборщикам, — пробормотала София.
— Что-то мне подсказывает, что дело не в этом, — ответил Джек.
У выхода на посадку их ожидали трое мужчин, одетых в военную форму. У каждого в кобуре из черной кожи виднелся внушительный крупнокалиберный пистолет. Вдобавок двое молодых парней были вооружены еще и автоматическими винтовками. Бортпроводница передала пассажиров старшему группы — мужчине зрелого возраста, по чину определенно старше своих спутников, но звание его Джек не сумел распознать. Мужчина попросил их предъявить паспорта, что они и сделали. Пока он изучал документы, самолет начал выруливать на взлетную полосу. Военный оставил паспорта у себя.
— Пройдите сюда, пожалуйста, — сказал он.
Очевидно, в ближайшее время расставание с Кубой им не грозило.
Джек и София проследовали за старшим по званию мужчиной, а двое молодых солдат окружили их с флангов. Несколько минут они двигались через оживленный аэропорт, и армейские сапоги солдат звонко цокали по выложенному плиткой полу. Они вышли из главного терминала по длинному душному коридору и миновали несколько дверей, на последней висела табличка с надписью по-испански: «Запретная зона — посторонним вход воспрещен». Старший офицер отомкнул эту дверь ключом, и группа продолжила шествие, даже не замедлив шага. Перед ними открылся еще один длинный коридор, они прошли по нему прямо к двери в самом конце. Мужчина коротко постучал в нее и произнес:
— Прошу прощения, полковник. Я привел американцев.
Голос с другой стороны ответил:
— Войдите.
Офицер открыл дверь и мгновенно вытянулся по стойке «смирно». После команды «вольно», последовавшей от находившегося внутри человека, он расслабился и подтолкнул американцев вперед.
София бросила на Джека взгляд, говоривший, что правило «женщин следует пропускать вперед» уместно соблюдать только при посадке в спасательные шлюпки и на вечеринках с коктейлями. Джек сделал шаг вперед, и она последовала за ним.
Джеку понадобилось некоторое время, пока глаза его привыкли к свету, который бил ему прямо в лицо. Окон в комнате не было, зато в одну из стен было вделано большое зеркало, без сомнения штуковина с односторонней проницаемостью, скрывавшее зрителей по другую сторону стекла. Пол в комнате был бетонный, стены из шлакобетона выкрашены в яркий белый цвет. Посередине комнаты рядком, лицом к свету, стояли два неудобных деревянных стула. Если до сих пор Джеку удавалось сохранять спокойствие, то сейчас он покрылся потом. Это была одна из комнат для допросов, которая легко превращалась в пыточную камеру, откуда с одинаковым успехом могли доноситься и крики боли, и признания.
Вперед вышел мужчина, одетый в простую зеленую полевую форму. На ней не было знаков различия, но сам он просто излучал властность и уверенность, обратившись к американцам на почти безупречном английском.
