Пол потирает ладони. Полоски хлебного мякиша скатываются, точно старая кожа. Мы выходим из комнаты вслед за Джилом.
Снег идет сильнее, чем раньше, и такой густой, что я смотрю на мир, словно через завесу помех. Джил ведет машину в сторону лекционного зала. Я вижу Пола в боковом зеркале. Как же долго он держал все это в себе. Мы проезжаем между двух фонарей, и в какой-то момент салон погружается в темноту. Его лицо — просто тень.
У Пола всегда были от нас секреты. Несколько лет он скрывал правду о своем детстве, кошмарные подробности пребывания в приюте. Теперь выясняется, что скрывал и правду о своих отношениях с Тафтом. Даже при том, что мы близки, между нами сохраняется некоторая дистанция. Как говорится, хорошие соседи там, где хорошие заборы. Леонардо писал, что художнику следует начинать каждую картину с черного фона, потому что все в природе темно, пока не выставлено на свет. Большинство живописцев поступают иначе, начиная с белого фона и нанося тени в последнюю очередь. Пол, который знает да Винчи так же хорошо, как соседа по комнате, понимает ценность его совета: начинать нужно с темного. Люди могут узнать о тебе только то, что ты сам позволишь им увидеть.
Сам я понимал эту истину не очень хорошо, пока не услышал об одном интересном случае, произошедшем в кампусе за несколько лет до нашего поступления в Принстон и привлекшем внимание как мое, так и Пола. Двадцатидевятилетний вор по имени Джеймс Хоуг объявился в Принстоне под видом восемнадцатилетнего паренька с ранчо в Юте. Он рассказал, что, испытывая тягу к знаниям, самостоятельно изучал Платона звездными ночами и, закаляя тело, научился пробегать милю за четыре с небольшим минуты. Приемная комиссия была так очарована «самородком», что решила вопрос в считанные минуты. Когда Хоуг задержался на год, никто не подумал ничего плохого. Новичок объяснил, что ездил в Швейцарию, где ухаживал за больной матерью. На самом же деле он отбывал срок в тюрьме.
Самое интересное заключалось, однако, в том, что возмутительная ложь в рассказе Хоуга соседствовала с правдой. Он действительно оказался отличным бегуном и на протяжении двух лет считался легкоатлетической звездой Принстона. Блистал Хоуг и в учебе, взяв на себя столько курсов, сколько я не потянул бы и за деньги. При этом учился он только на «отлично», а популярен стал настолько, что к концу второго года его приняли в члены «Плюща». К сожалению, карьера Хоуга оборвалась быстро и нелепо. Однажды кто-то из зрителей случайно узнал в нем вора, специализировавшегося в прошлой жизни на краже велосипедов. Когда слух разлетелся по всему Принстону, руководство провело расследование, и ловкача арестовали прямо в лаборатории. Суд признал Хоуга виновным в мошенничестве. Через пару месяцев его упекли за решетку, где он и растворился в безвестности.
Для меня история с Хоугом стала главным событием того лета наравне с известием о том, что «Плейбой» посвятил целый номер женщинам «Лиги плюща».[31]Что касается Пола, то для него весь этот случай означал намного большее. Как человек, всегда предпочитавший приукрашивать жизнь порцией выдумки, Пол легко провел параллели между собой и Хоугом. Выйдя из ниоткуда, они оба имели то преимущество, что могли свободно придумать себе новый облик. Зная Пола, я понимаю, что в его случае это решение диктовалось не свободой, а необходимостью.
И все же, видя, что стало с Хоугом, Пол избрал среднюю линию между изобретением нового облика и одурачиванием всех вокруг. С первого дня пребывания в Принстоне он следовал этой линии, предпочитая хранить секреты, а не лгать.
Когда я думаю об этом, ко мне возвращается старый страх. Мой отец, понимавший, какую роль сыграла в его жизни «Гипнеротомахия», как-то сравнил книгу с романом с женщиной. И та и другая заставляют тебя обманывать даже самого себя. Такой ложью для Пола могла стать дипломная работа: после четырех лет под крылом Тафта он все еще пел и плясал ради этой книги, не спал ради нее, пускался во все тяжкие, а она дала ему так мало.
Заглядываю в зеркало. Пол смотрит на снег. Пустой взгляд, бледное лицо. Вдали мелькают желтые огни. Отец, может быть, сам о том не подозревая, преподал мне еще один урок: никогда не отдавайся чему-либо так, что неудача будет стоить тебе счастья. Пол готов продать последнюю рубашку ради горстки волшебных зернышек. И только теперь он начинал задаваться вопросом: а дадут ли они всходы?
ГЛАВА 9
Кажется, моя мать сказала как-то, что хороший друг придет на помощь всегда — стоит только попросить, но самый лучший тот, кто сделает это сам, не дожидаясь, пока его попросят. Редко кому удается встретить такого вот лучшего друга, так что если появляются сразу три, это выглядит почти чудом.
Впервые мы четверо сошлись вместе холодным вечером нашей первой принстонской осени. К тому времени мы с Полом уже проводили немало времени вместе, а Чарли, влетевший в комнату Пола в первый день занятий с предложением помочь в обустройстве, жил один в комнате в самом конце коридора. Полагая, что нет на свете ничего хуже, чем быть одному, Чарли всегда и везде искал новых друзей.
У Пола появление этого буйного, неугомонного здоровяка, по пять раз на дню колотящего в дверь, чтобы предложить поучаствовать в очередной авантюре, вызвало поначалу вполне обоснованные опасения. Казалось, один вид Чарли пробуждает в нем некий потаенный страх, родившийся еще в детстве, когда, может статься, его пугал и третировал кто-то такой же огромный и черный. С другой стороны, меня удивляло, что и сам Чарли не уставал от нас, людей совсем другого темперамента, спокойных и даже в чем-то медлительных. В тот наш первый семестр я почти не сомневался, что он предпочтет нам другую компанию, выберет тех, кто ближе по духу и привычкам. Мысленно я даже навесил на Чарли ярлычок, определив его в представители зажиточного меньшинства: папа — менеджер высшего звена, мама — нейрохирург, — закончившего подготовительную школу благодаря усилиям репетиторов и прибывшего в Принстон с двумя целями: повеселиться и прийти к финишу в основной группе.
Сейчас все это кажется смешным. Чарли вырос в Филадельфии и в качестве добровольца побывал в составе бригады «скорой помощи» в самых опасных кварталах города. Он жил в типичной средней семье и учился в обычной средней школе. Его отец был региональным торговым представителем крупной химической компании, а мать преподавала в седьмом классе. Когда Чарли подал заявление в Принстон, родители ясно дали понять, что могут оплачивать расходы сына только до определенного уровня и что все, превышающее этот уровень, ляжет на его плечи. В первый же день Чарли взял такие ссуды и залез в такие долги, которые нам и не снились. Даже Пол, пришедший из самых низов, оказался в лучшем положении, потому что получил стипендию как нуждающийся.
Может быть, поэтому никто другой, не считая страдавшего от бессонницы Пола, не спал в последнее время меньше и не работал больше, чем Чарли. Потратив большие деньги, он ожидал еще большей отдачи и в оправдание жертв жертвовал еще большим. Не так-то легко остаться самим собой в заведении, где лишь один из пятнадцати студентов черный и лишь половина этих немногих — мужчины. Впрочем, для Чарли такой проблемы, как остаться самим собой, похоже, и не существовало. Во всяком случае, в традиционном понимании. Нацеленный только на победу, ни на миг не упускающий из виду цель, он никогда не чувствовал себя чужим в мире, в котором все мы жили.
