Книга Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Муравьева

Один божий день отличается от другого не только погодными условиями. Совсем не тем он отличается, что восьмого, например, июня горело багровое солнце, а в ночь на девятое так полило, что утром в квартирах включили рефлекторы и холод настал на земле, будто осень. Бывают, если вы присмотритесь, целые куски времени — как будто бы смазанные, никакие. Поели вот утром яичницу. Ладно. Потом на работу поехали. Ладно. С работы домой — пора, стало быть, ужинать. Болела слегка голова, но прошла. Жена сидит в новом уродливом платье. Пусть носит, меня это все не касается. Луна поплыла сквозь тягучее облако. Ну, значит, и спать. Сновидений вам сладких. Но бывают такие полчаса, иногда даже меньше, когда все сгущается и нарастает. И люди затягиваются в воронку. А эта воронка и есть сама жизнь, ее непредвиденные обстоятельства.

Хрусталев никак не ожидал, что после того, как закончились пробы, к нему подойдет его «бывшая» и тут же попросит ее подвезти. Он не успел даже чертыхнуться, хотя сердце и подсказывало ему, что нужно избегать всякой близости с этой женщиной и даже в машине с ней вместе сидеть опасно и вредно. «Бывшая» при этом своим сиплым голосом успела, разумеется, напомнить, что он через час обещал своей дочери поехать в Серебряный Бор за корягами. Об этом он начисто, кстати, забыл, поскольку Марьяна ждала, чтобы вместе пойти на какую-то модную выставку. Хрусталев начал думать, что же теперь делать, но в эту минуту на улицу из проходной, очень возбужденные, вывалились Егор Мячин и этот его «Сен-Лоран» и сразу вдвоем устремились к машине.

— Какая удача! Ты нас подвезешь?

А сами уже на сиденье.

— А как же? Теперь вас не вытряхнешь.

— Нам только к метро, а уж дальше мы сами.

— А я размечтался, что дальше позволите!

Они промолчали, но не шевельнулись. Вот тут-то и начались те маленькие, но вполне законные неожиданности, которые так умело используются в искусстве, начиная от старинных водевилей и кончая современными художественными фильмами. Хрусталев, не проронив ни слова и только злобно покосившись два раза на скульптурные колени своей «бывшей», которые торчали из-под короткой юбки, остановил машину у входа метро «Кропоткинская». Нахальная троица поблагодарила его сквозь зубы и вылезла. Красный «Москвич» обогнул бульвар и затормозил у выхода, где пахнущая ландышами Марьяна ждала Хрусталева, надеясь пойти с ним на модную выставку.

Хрусталев, однако, казался мрачным и даже не улыбнулся. На нежный ее поцелуй не ответил.

— Я дочке своей обещал в лес пойти. Коряги нужны.

— Какие коряги?

— Ну, просто коряги. Она собирает коряги, ей нужно.

— А как же… Ведь мы же хотели на выставку…

Внезапно он почувствовал глухое раздражение. В конце концов, знает прекрасно, что он не один, что у него есть дочь и что ей, в конце концов, нужен отец! Еще как! При такой мамаше, которая только и знает, что делать аборт за абортом!

Марьяна посмотрела на его злое лицо и тут же смутилась:

— Конечно, иди! Раз ты обещал, так о чем разговор?

Он вздохнул с облегчением.

— Я завтра тебе позвоню, не грусти.

В горле закипали слезы, и, когда Марьяна спустилась по эскалатору, слезы уже тихонько катились по щекам — но робкие, слабые слезы, какие легко можно даже сдержать, когда видишь брата, и рядом Егора, и с ними высокую, статную женщину… Она побледнела. Рядом с братом и Егором стояла Инга, его жена. Та самая Инга, с которой ей так хотелось встретиться. Она ведь шептала тогда, в темноте: «Хочу ее только один раз увидеть! Хочу на нее посмотреть!» И вот она, Инга. Смотри на здоровье.

Слезы она сдержала и подошла к ним, веселая и даже, может быть, слишком веселая.

— Сестренка! Откуда?

— Я собиралась на выставку. Рядом совсем. Но дождик пошел, я решила: поеду на метро. И время себе заодно сэкономлю.

— Знакомьтесь, — сказал тогда Санча. — Марьяна.

— Актриса? Художница? — Инга прищурила глаза.

«Какая красивая! — подумала Марьяна. — Но мне ты не нравишься».

— Нет, я не актриса. Учусь на химическом. — Она улыбнулась высокой красавице.

— Я вас поздравляю, — сказала ей Инга.

— А с чем?

— С тем, что вы не актриса.

И все засмеялись.

— А знаете что? — вдруг сказала Марьяна и прямо в глаза посмотрела его жене. — Вы не хотите пойти со мной на выставку абстрактного искусства? Она только что открылась в мастерской моей подруги, вернее, в мастерской жениха…

— Хотела бы, но не могу. Ребенок пошел в лес коряги искать. С папашей пошел, что бывает нечасто. Вернутся голодные, нужно кормить.

— Да бросьте вы, Инга! — Егор покраснел. — Конечно, пойдемте! Ведь так интересно!

«Пойдешь, — Марьяна пристально смотрела в глаза его жене. — Пойдешь ты на выставку».

И Инга внезапно сдалась, подчинилась.

— Ну, ладно, пойдемте! Была не была!

На выставке было многолюдно, не протолкнуться. Жених подруги, а может быть, и не жених — слишком уж независимыми были его глаза, — дымя сигаретой, объяснял простакам, что такое абстрактное искусство. Лысый толстяк, попавший сюда, по всей вероятности, случайно, слушал его, гневно шевеля густыми, цвета кукурузного початка, бровями. В конце концов он не выдержал:

— Вот здесь вот написано: «Птица». А я напишу вам: «Горшок». И что? На горшок, кстати, больше похоже!

— А вы не пишите, — сказал ему Санча.