Одним солнечным днем, когда волны разбивались о борта шлюпа, Диану охватило непередаваемое ощущение радости. Они плыли против ветра, Тим ловил луфарь на корме, а Диана пробралась на бак. С раскрытым от восторга ртом она обернулась, чтобы сказать что-то о солнце или ветре или о том, как им хорошо втроем, и увидела, что Алан пристально смотрит на нее. Его глаза были прикрыты ресницами, на лице было выражение печали и тоски. В то же мгновение она поняла, что причиной его настроения стало то чувство, что когда-то ненадолго связало их, и ей стало не по себе. Она быстро отвернулась.
Диана и Алан сохраняли дистанцию, проявляя вежливость и обходительность в общении. Теперь они были родственниками. Каждую пятницу она готовила тушеную рыбу, и Алан приходил на ужин в перерыве между работой в офисе и дежурством в больнице. Он интересовался ее мнением по поводу цвета коврового покрытия, которое задумал настелить в своем кабинете. Тим широко улыбался, держа Диану за руку, радуясь тому, что Алан стал частью их счастливой семейной жизни. Но всякое притворство исчезло в тот день, когда Тим сбежал в море.
Пройдя по неухоженной лужайке, она заметила на траве какой-то предмет: старый скворечник. Давным-давно Диана смастерила его для Алана, еще до рождения Джулии. В качестве обещания построить каждому из будущих детей Алана по игрушечному домику она сделала для него скворечник. Она помнила, как Тим держал лестницу, пока Алан лез наверх, чтобы повесить его на высокий клен. Теперь он валялся на земле. Прислонив дощатый домик к облицованному камнем фундаменту, Диана поднялась по ступенькам к двери.
Пару раз она нажала кнопку звонка, но ей никто не ответил.
— Эй, — громко сказала она. — Есть кто живой?
Было странно снова оказаться здесь. Она вспомнила тот вечер, когда они с Тимом пришли к Алану, чтобы поведать ему потрясающую новость о том, что она была на третьем месяце беременности. Она стояла в фойе, Тим обнял ее и попросил Алана погладить ее животик. Она почувствовала, как смутился Алан; когда их взгляды встретились, она увидела замешательство и неловкость в его глазах, но, не желая расстраивать Тима, он выполнил просьбу брата. Его прикосновение было сильным и уверенным. Прикрыв глаза, Диана представила, что рука Алана дотронулась до малыша в ее утробе, и вздрогнула.
— Алан, — позвала она. — Ты дома?
Она подергала дверную ручку. Та провернулась у нее в руке. За открывшейся со скрипом массивной дверью располагалась небольшая прихожая, откуда можно было сразу попасть в гостиную. Интерьер, по сути, отсутствовал: обеденный стол из красного дерева, рабочий стол со стулом и обитый выцветшей хлопковой тканью диванчик. Дизайнерские навыки хозяина за эти годы ни капли не улучшились.
— Алан! — крикнула Диана, сопроводив слова свистом.
Стены были уставлены полками, ломившимися от книг: Диккенс, Шекспир, Норман Маклин, Йетс, Вильям Карлос-Вильямс, Хемингуэй, Фрейд, Джон Дос Пассос, Треваньян, Роберт Б. Паркер, Кен Фоллет, Карл Линней, Карл Густав Юнг, Льюис Томас, Луис Агасси, Джон Джеймс Одюбон, Чарльз Дарвин, Винникот и многие другие. Тиму не хватило бы терпения читать подобную литературу.
Верхняя полка была заставлена фотографиями в рамках.
Алан был очень высоким, поэтому снимки находились на уровне его глаз. Диана даже на цыпочках не могла их толком разглядеть. Портрет его родителей — он был похож на своего отца, такого же стройного и подтянутого. Фото его бабушки Дороти в серебряной рамке. Снимок трех пацанят в бейсбольной форме. Те же трое на парусной шлюпке; на пляже с удочками в руках. Алан, Тим и их брат Нил.
— Тим, — произнесла она, испытав шок от одного его вида.
Их с Тимом свадебная фотография. Дрожащей рукой она сняла ее с полки. Люди часто советовали ей «забыть и расслабиться». О прошлом, о своем гневе, о бывшем муже. Прошло одиннадцать лет. Но почему Диана опять закипела от злобы, взглянув на его лицо?
Когда-то они любили друг друга; это было видно по тому, как ее тело тянулось к нему, как он не мог отвести от нее глаз. Она таяла от его прикосновений, его голос сводил ее с ума. На этой фотографии смокинг был узковат для его широких плеч. Его галстук сбился набок. Тогда Диана поставила себе новую цель жизни — дарить Тиму счастье, сделать все, чтобы он перестал страдать после смерти Нила.
Вспоминая, сколько сил она на это потратила, Диана с такой яростью сжала кулаки, что ногти впились в ладони. Одиннадцать лет не стерли давних чувств. Он не просто бросил ее, он бросил их дочь — беспомощного больного ребенка.
Всплыло воспоминание об одном вечере — будучи беременная уже несколько месяцев, она лежала на палубе его рыбацкого катера. Над головой сияло звездное небо, и Диана шептала: «Если родится девочка, назовем ее Корнелия, а если мальчик, то Нилом. Хотя для девочки Нил тоже отличное имя».
Тим поцеловал ее; он выглядел таким счастливым. Они были сравнительно молоды, каждому по двадцать семь лет. Ее врач посоветовал провести предродовое тестирование, но не из-за ее возраста, а потому что обнаружил высокое содержание белка в ее крови. Он отправил ее на дополнительные анализы.
Всего два слова: отклонения на генетическом уровне. Диана помнила холодок, пробежавший по спине и как ее внутренности превратились в лед. Обхватив себя руками, молясь, чтобы время пошло вспять и результаты тестов оказались ошибкой, она горько рыдала дни напролет. Как такое вообще могло случиться? Они с Тимом оба были здоровыми, сильными людьми. Они любили и работали не покладая рук. Почему у их ребенка, их девочки, врачи нашли врожденные дефекты?
Было ли всему причиной ее неправильное питание? Или то, что они жили неподалеку от электростанции? А может быть, Диана слишком увлекалась вином до того, как узнала, что беременна? Или все же это был грязный воздух? Нечистая вода? А вдруг молоко, которое они пили, было отравлено химикатами? Или они ели некачественное мясо? Возможно, она использовала не тот стиральный порошок, шампунь, лосьон для кожи или размягчитель ткани? Не было ли у нее в организме нехватки фолиевой кислоты? Или она ела мало свежих овощей?
Обняв себя руками, Диана сидела в кресле-качалке у окна своей мастерской и целыми днями раскачивалась вперед-назад на скрипучем полу. Она не мыла волосы, ничего не ела, не разговаривала с матерью. Тим уходил в море, возвращался, уходил и снова возвращался. Она так хотела, чтобы он заключил ее в объятия и сказал, что все будет в порядке, но этого не происходило. Поэтому ей оставалось обнимать себя самой.
Младенец внутри нее не подавал признаков жизни. Может быть, оно умерло, подумала она. Она любила своего ребенка, назвала его Нил, но сейчас она начала думать о нем в среднем роде. Например, «оно не толкается», «оно генетически дефективное», «оно больное».
— Мы не можем пойти на это, — как-то вечером сказал Тим. Не приближаясь к ней, он говорил с противоположного конца комнаты. — Никому и в голову не придет обвинять нас.
— Ты о чем? — спросила она.
— Об аборте, — ответил он.
— Ох, — простонала она, чувствуя накатившую тошноту.
