– Тим, о чем это вы?
– Об этом самом. – Он берет меня за руку и ведет к бетонной скамеечке, на которой обычно сшивается всякая пьянь. – Присаживайтесь, – торжественно предлагает он и сует руки в карманы. – Это я все вот о чем. Я знаю, какие вы, незамужние женщины. Вот о чем.
– Понятно, – говорю я, взглянув на часы. – Тим, у меня очень мало времени, так что...
– Вот и я об этом же. Вам сколько? Тридцать пять?
– Даже тридцать восемь.
– И времени осталось мало, – довольно продолжает Тим.
– Для чего? Для чего мало осталось времени?
– Для вашей красоты. Посмотрите на себя. Вы разведены, не замужем и с каждым годом не становитесь моложе...
– Совершенно точно, – радостно соглашаюсь я. Как же он мне осточертел. Его “мамзели” я еще сносила худо-бедно, но теперь он меня точно достал.
– И вам до смерти хочется мужика. Всем вам.
– Я тут, вообще-то, одна.
– В смысле, вам, бабам. Вашего типа.
– Хочется мужика?
– Еще как! – подтверждает Тим. – Пойдемте в магазин. А то у них йогурт с ревенем вечно кончается.
Вкратце теория Тима такова (в деталях он мне объяснял ее, пока мы обходили ряды с макаронами, чипсами и молочными продуктами): я с ним обязана завести интрижку. Так, ничего серьезного. У Дженис, очевидно, началась менопауза, что значительно снизило ее сексуальное влечение. Наверняка это временное явление. Но тем не менее в данный момент у Тима имеются вполне реальные потребности, а я – я почти старая, не замужем и до смерти хочу трахаться. Да, на длительные отношения я рассчитывать не могу, но зато сейчас в моих силах поиметь столько секса, сколько мне захочется. С Тимом. Днем. И мне это очень понравится, потому что: а) я – француженка, а следовательно, хочу секса даже больше, чем мои английские сестры по несчастью, и б) это даст мне возможность вспомнить родной язык, поскольку в интимной обстановке его заводит французский прононс.
– Итак, – резюмирует Тим, останавливаясь у полки с сырами и потирая руки, – что скажете?
Да ничего не скажу. Я смотрю на стилтон с голубикой и думаю, отчего англичане, при таком огромном разнообразии сыров, недооценивают это богатство и настойчиво их портят? Голубика в стилтоне. Представляете? Что дальше? Кишмиш в бри? Мармеладки в брынзе?
– Это унизительно, – говорю я Тиму, указывая на прилавок. – Это унизительно для всего сырного сословия.
– Мне нравится ярлсберг<Сорт норвежского твердого сыра.>, – отзывается он.
– Я не могу завести с вами интрижку, Тим, – резко заявляю я. – Но спасибо за предложение.
– Почему нет? – искренне изумляется он. – Почему нет?
Мой отказ, похоже, нисколько его не смутил. Он возмущен – так же, как когда я отказалась петь йодлем.
– Ваши представления о хорошем сыре оскорбительны для меня, – честно отвечаю я.
– А вы, я так полагаю, любите эти французские вонючки, которые на вкус все равно что грязные носки, – фыркает он.
– Представьте себе. Но “Веселая буренка” мне тоже нравится.
– Женщине это не идет, – продолжает Тим, отпрянув от меня так, словно, угостившись сначала сыром с плесенью, я вознамерилась лизнуть его.
– Ну вот, – говорю я.
– “Ну вот” что?
– Ну вот, значит, мы не можем завести интрижку, потому что я целыми днями ем вонючий сыр. На завтрак. На второй завтрак. На ланч и обед. И на ужин.
– Правда?
– Да. Вот такая я француженка. Целыми днями ем сыр, а по ночам хожу в полосатой тельняшке с красным платком на шее и в беретке.
– В тельняшке, значит? Тельняшка. “Браун” выпускает отличные электрические зубные щетки. Очень эффективные. У Дженис такая есть.
– Не сомневаюсь.
– Вы могли бы пользоваться такой, прежде чем идти ко мне. И полоскать рот мятным зубным эликсиром.
Все, с меня хватит. Странно, но я не могу разозлиться на Тима, не могу всерьез на него обидеться, хотя должна бы. Отчего-то мне его жаль. Он настолько несуразен, и он – англичанин в худшем смысле этого слова. Лопух. Инвалид в плане общения. Он думает, что можно предложить своей соседке переспать только потому, что она иностранка, и, видимо, с ней все позволено. Он поет йодлем. Он носит слаксы вместо нормальных брюк и наверняка, придя в паб, называет бармена “владельцем заведения”. Еще подозреваю, что он ненавидит женщин, а с друзьями общается этак по-мужицки, и по выходным после игры в сквош они в раздевалке лупят друг друга полотенцами по голым задницам.
– Я к вам не приду, – говорю я, запихивая в переполненную тележку пачку риса басмати и две банки индийской приправы чатни, – потому что никакой интрижки у нас с вами не будет.
– Да я ничего против сыра не имею. Сейчас столько полосканий для рта, так что ничего страшного.
– Вы мне не нравитесь, – рявкаю я уже без церемоний и кладу в тележку несколько бутылок бордо.
– К вам в гости алкоголики приезжают?
– Нет.
– Зато вы мне нравитесь, хоть вы уже и немолоденькая.
– Очень мило.
– Ох, черт, – вздыхает Тим, когда мы стоим в очереди к кассе. – Черт возьми. А что же мне теперь делать?
– Подождать, пока Дженис не начнет гормонозаместительную терапию. Или мастурбировать, – громко рекомендую я, выкладывая содержимое тележки на бегущую дорожку. Похоже, последняя часть моего предложения его особенно вдохновила, потому что Тим вдруг переступает с ноги на ногу, краснеет, лыбится и только потом дарит меня взглядом, якобы полным отвращения.
Домой мы возвращаемся в молчании, объехав “Швейцарский домик” стороной. Видите ли, вся эта ахинея насчет того, что незамужние женщины старше двадцати пяти готовы на все ради секса, – полная хрень. Да, может быть, некоторым из нас и не хватает секса, но не настолько, чтобы прыгать в постель к нездоровому на голову соседу.
Тим помогает мне выгрузить сумки с продуктами и уходит к себе, сердито кинув на прощанье: “Когдапередумаете...” Следующие два часа я готовлю и убираюсь. Вообще-то у нас есть горничная, но я никогда не могу определить, приходила она или нет, и с этим уже пора что-то делать.
Папа приезжает около четырех, когда Хани еще спит, утомленная утренними занятиями по “музыке и пластике” в детском саду.
– Эстель! – кричит он с крыльца, даже не удосужившись постучаться. – Я приехал. Помоги мне.
Я в это время вожусь с камином в гостиной, но его голос мне слышен даже через две комнаты и входную дверь.
– Привет, – говорю я, открывая дверь и обнимая его. – Рада тебя видеть. Хорошо добрался?
