Заметив Линде, Рост заговорил громче и казался весьма увлеченным разговором.
— Здравствуй, Дирк.
Рост удивленно повернул голову:
— О, привет, Йоахим.
В курилке Линде увидел и Барбару Вудбридж, американку, которая преподавала английский язык, а в свободное время устраивала загородные поездки для учеников и учителей — любителей скалолазания. «Американка, — подумал Линде, — если она слышала об этом электронном письме, то считает меня сущим дьяволом».
— До скорой встречи на собрании.
Рост криво ухмыльнулся:
— Да, до скорой встречи.
— Хай, Барбара! — Линде помахал в глубь комнаты.
— Хай, how are you?
Не отвечая, Линде зашагал дальше по коридору. Завернув за угол, он увидел перед дверью конференц-зала Брунса, беседовавшего с Роландом Церке, учителем химии.
В воскресенье и субботу Брунс звонил четыре или пять раз, интересовался здоровьем Пабло, предлагал помощь и как бы невзначай в который уж раз спрашивал, уверен ли Линде, что ему надо выступать в понедельник на собрании.
— Они тебя не слишком жалуют, ты это знаешь?
— А что ты предлагаешь? Чтобы я спрятался? Тогда они решат, что я действительно виноват.
— Я просто думал, что тебе следовало бы немного обождать. Ведь нервы у тебя сейчас наверняка на пределе.
— Вот именно. И поэтому я не хочу еще и рисковать потерей работы.
— Но, Йоахим, я гарантирую тебе.
— Спасибо. Но если эта история продлится, тебе не останется ничего другого, как отправить меня в отпуск, а потом и уволить. Даже если ты этого не захочешь.
— Я рад, что ты это понимаешь.
— Привет, Йоахим! — Брунс обернулся к Церке, что-то тихонько ему сказал и, когда Церке направился к конференц-залу, подошел к Линде. Казалось, Брунс не знал, как себя вести после всех событий последних дней. Кроме того, его явно смущали синяк под глазом и рассеченная губа Линде. Потом он вдруг наклонился к нему, обнял и сказал: — Ах ты, бедолага.
Глядя поверх плеча Брунса, Линде увидел, что Церке и Катя Серензен заметили их объятие.
— Как ты себя чувствуешь? — Брунс не убирал руку с плеча Линде.
— Ну как, соответственно обстоятельствам. Только что приехал из больницы. Знаешь, когда я вижу там Пабло, то по сравнению с этим нынешнее собрание — пустяк.
Брунс кивнул:
— Понимаю. — Однако лицо его все еще было озабоченным.
В воскресенье, ближе к вечеру, он сказал Линде, что знает о двадцати четырех получателях письма. Очевидно, у Ингрид имелся адрес почтового бота, автоматически рассылающего всем сотрудникам поступившие сообщения, обычно это были сроки каникул или недельное меню столовой.
— Что с твоим лицом?
— Ах это… В пятницу вечером была такая суматоха, что я еще и с лестницы упал. Да ерунда. — Линде пожал плечами и храбро улыбнулся. — Ну пошли, давай покончим с этим.
Пять минут спустя Брунс позвонил в колокольчик. Человек сорок сидели за большими столами, в центре у стены Брунс, перед ним преподаватели, в углу, на своем обычном месте Линде.
Через какое-то время Брунсу пришлось еще раз позвонить в колокольчик, чтобы стих шум в зале.
Брунс немного подождал, пока последний из присутствующих поставит свою чашку с кофе, и сказал тихим, спокойным голосом:
— Дорогие коллеги, я буду краток. За более чем двадцать лет моей работы в нашей школе это, пожалуй, один из самых трудных моментов для меня. Я исхожу из того, что в последнюю пятницу вы все получили ужасное электронное письмо или, во всяком случае, знаете его содержание. — Брунс обвел сидящих вопрошающим взглядом. Никто не отреагировал. — Как и многие из вас, я был совершенно потрясен. Не только потому, что обвинения, изложенные в тексте, направлены против одного из коллег, но, в моем случае, и против моего хорошего знакомого. Я знаю Йоахима Линде примерно двадцать пять лет, его супругу Ингрид двадцать. Никогда бы не подумал, что когда-нибудь мне придется столкнуться с такой ситуацией в связи с этой парой. Но, — Брунс поднял руки, — жизнь полна неожиданностей. Чего вы, вероятно, не знаете: ко всему прочему, Пабло, сын Ингрид и Йоахима Линде, в пятницу попал в тяжелую аварию и лежит в больнице, он в коме.
В зале поднялся шум, многие смотрели на Линде, и он почувствовал, что коллеги испытывают к нему не только презрение. Трудно сказать, было то лишь любопытство — как человек может все это вынести — или некоторое понимание, что при таком количестве несчастий, дело, скорее всего, не столь уж однозначное. Что виноват не только злодей Линде. Как бы для того, чтобы удостовериться, что папка все еще при нем, Линде нащупал в ней и разложил на столе перед собой фотографии, которые нашел в четверг в комнате Пабло. На этом строился его план. Этим он намеревался переломить ситуацию. Но успех зависел от настроения слушателей, и Линде молил Бога, чтобы коллеги пришли хорошо выспавшимися.
— Несмотря на это, Йоахим настоял — и я призываю вас оценить, чего стоил ему этот шаг, — чтобы мы сегодня на этом собрании имели возможность высказать свою точку зрения на упреки его супруги. К первоначальному поводу нашего собрания, неподобающему поведению Оливера Йонкера, мы вернемся позже. — Брунс взглянул на Линде и кивнул ему: — Прошу, Йоахим…
Все лица повернулись к Линде. На секунду у него закружилась голова, и он решил, что придется сейчас же уйти. Быстро скрестив руки, он для большей устойчивости уперся локтями в стол и остановил взгляд на столешнице.
— Дорогие коллеги, дорогие друзья… Я не ожидаю от вас ни понимания, ни сочувствия, но надеюсь на ваше терпение…
Все воскресенье Линде раздумывал, должен ли он обращаться к собравшимся на «ты», как на других собраниях. Но в данном случае он счел это немного фамильярным. С другой стороны, внезапный переход на «вы» мог показаться скрытым признанием вины. Он же знает, что они сейчас находятся в весьма разном положении.
— Так как эта история длинная и сложная, понадобится немало времени для объяснения скрытых мотивов и подводных течений, чтобы по справедливости оценить всех ее участников. Ибо, как и в большинстве запутанных ситуаций, так или иначе, мне кажется, что и в данном случае нет ни добрых, ни злых, ни виноватых, а есть только несчастные. И еще, конечно, есть неопытные, во всяком случае, хотя бы один, а именно я, однако об этом позже. При этом, поверьте, я в высшей степени понимаю то неловкое для всех обстоятельство, что обсуждается пренеприятнейшая частная жизнь. Но тут я не виноват. Моя жена избрала этот необратимый путь публичности, и мне не остается ничего, кроме как следовать за ней по этому пути. Или, другими словами: она на ваших глазах пригвоздила меня к кресту и теперь я, к сожалению, не могу избавить вас от вида моих кровоточащих ран…
Кто-то громко закашлял. Линде подумал, что это Катя Серензен. Не отрывая глаз от столешницы, он сделал короткую паузу. Ровно такую, чтобы все услышали это покашливание.
