— Это же стрекоза, — сказала она восхищенно.
— Ты что, с ума сошла? Если ты думаешь, что я буду сидеть и ждать, когда этот монстр на меня набросится…
— Пожалуйста, не убивай ее.
Несмотря на свой воинственный вид, Зора никогда не противоречила подруге; она отмахнулась от стрекозы, та взмыла вверх, к верхушкам деревьев, и пропала среди листвы. Разразившись пламенной речью, обличающей привилегированное положение стрекоз, Зора выговорила свое негодование, вызванное поступком Фио, после чего спросила со всей деликатностью, на которую только была способна — то есть прямо в лоб, чем же Фио может объяснить столь нежные чувства «к этому чешуекрылому».
* * *
Это случилось за несколько недель до ареста ее родителей. Все вместе они поехали тогда навестить бабушку Мамэ, которая в ту пору жила в старой лачуге на опушке леса, в самом центре Бретани. День выдался изумительный: они ходили купаться на речку, жарили шашлык, — а самое главное, они просто были вместе. Казалось, что каникулы — это такая страна, где полиция никогда не сможет схватить ее папу и маму. Между Францией и Королевством каникул не существовало соглашения о выдаче преступников. Родители пошли в лес за хворостом для утоления ненасытных аппетитов огня, а Мамэ усадила внучку подле себя. Она попыхивала сигаркой, дым от которой заволакивал все вокруг, и казалось, пройдут годы, прежде чем он рассеется.
«Я хочу рассказать тебе одну историю. Историю из моего детства. Ты уже большая девочка и сможешь понять. Тебе не холодно? Ну хорошо, тогда слушай. Мне было тогда столько же лет, сколько сейчас тебе. Жили мы за городом, в райском местечке, утопающем в зелени лугов и лесов, среди редко встречающихся ферм, на берегу тихой речки и в окружении бесчисленных ручейков, являвшихся излюбленным местом наших игр. Однажды, ближе к вечеру, я неслась на велосипеде домой, рассекая высокую траву. Рядом бежала моя собака — маленькая, белая, очень игривая и резвая. Мы с ней устроили настоящую гонку, в которой главным было держаться друг друга. Смысл заключался не в том, чтобы выиграть и первым оказаться дома, а в том, чтобы мчаться вместе, бок о бок. И на самом деле сложно было сказать, кто кого догонял. Я изо всех сил крутила педали, прокладывая себе дорогу в густой траве, летящей под колеса велосипеда. Мой пес лаял, время от времени пропадая в высоком разнотравье, и снова выныривал из зеленого моря. Позади нас примятая трава образовывала две дорожки, которые петляли и пересекались, но нигде не расходились. Эта картинка, Фиона, и есть мой секрет: я на велосипеде и мой верный белый пес прочерчиваем в высокой траве две параллельные дорожки. Эта мимолетная картинка, нарисованная в поле колесами моего ржавого красного велосипеда и прыжками моего маленького друга, оказалась для меня самым важным моментом моей жизни, ее главной ценностью. И с тех пор в своих поступках я всегда руководствовалась этим воспоминанием, и более того — я уподобляла ему все, что бы я ни делала. Я подстраивала под него все свои мысли и чувства. Эту мою единственную тайну я бы хотела оставить тебе в наследство: надо найти свой образ, некую форму, в соответствии с которой строить свою жизнь. Это может быть какая-нибудь песенка или расплывчатый рисунок, да что угодно, мелодия детской карусели, воспоминание или аромат, главное — найти свой ориентир».
Закончив свой рассказ, бабушка Мамэ оставила Фио и присоединилась к ее родителям, которые курили во дворе, разжигая костер. Чудесный день прошел, свернувшись в воспоминание, старательно занесенное в память. Сидя в траве, Фио представила свою бабушку маленькой девочкой на велосипеде с бегущей рядом белой собачкой. Ее сердце преисполнилось восхищением.
Как-то раз, два года спустя — Фио было в ту пору восемь лет — лес гудел от надвигавшейся грозы. Птицы старались расчистить себе крыльями кусочек неба, где бы им ничто не угрожало. А вторая половина дня и вовсе сулила нечто доселе невиданное, погрузив окружающий мир в душное, багряно-медное марево. Алое небо затянули янтарные тучи, жаркий воздух сверкал, будто путаясь в волосах Фио. Она сидела на пустыре в так называемом садике, напротив фургончика Мамэ, на диване, которым ей служило заднее сиденье от какого-то «Jaguar Sovereign», принесенное неизвестно кем и неизвестно когда. От красной кожи, изъеденной ветром и дождями, исходил уверенный запах тления.
Снова прогремел гром. Фио внезапно ощутила, что принадлежит к той же стихии, что небо и деревья: в глубине души она точно знала, что гроза могла разразиться в ней самой. Она была наэлектризована до предела, управляя энергией молний, и, конечно же, абсолютно уверена в своем участии в буре, на равных с почерневшими тучами. Она прольет на мир сильный теплый дождь. Вне себя от веселого исступления она вскочила, раскинув руки в стороны, готовая дать волю своим детским страстям.
И тут появилась стрекоза. Она не мчалась прочь подобно всем остальным, в панике разбегающимся тварям. Она уселась на руку Фио. (Позже Фио вычитала в одном справочнике по насекомым, что встреченная ею в тот день стрекоза была libellula depressa[14]и принадлежала к отряду крылатых насекомых odonata[15], самому древнему и самому примитивному: он существовал еще во времена динозавров.) Первая капля упала на дрожащую от холода руку девочки. Стрекоза не шелохнулась. Следующая капля, покрупнее, обрушилась на голову стрекозы, чьи тонкие лапки подогнулись. Ее крылья изгибались под падающими каплями. В этот момент из фургончика выглянула бабушка Мамэ и позвала Фио домой. Воздух еще больше помрачнел и сгустился, сверкнули молнии и через несколько мгновений раздались раскаты грома. Только тогда девочка заметила, что ее зеленый свитер и рыжие волосы уже блестят от воды. Несмотря на ливень, стрекоза не двигалась с места, тело ее переливалось сквозь караты дождя всеми оттенками сине-зеленого цвета. И Фио кинулась к фургончику, чтобы спасти насекомое. Сердце ее сжималось при мысли, что стрекоза может погибнуть. Но когда она наконец добежала до двери, ее рука ощутила легкий нажим: стрекоза, оттолкнувшись всеми лапками, взмыла в небо. Застыв в грязи, с прилипшими к лицу волосами, Фио следила за ее полетом сквозь стену дождя. Стрекоза поднималась все выше и выше, и вдруг полыхнула молния, исходившая не от девочки, а ниспосланная небом. Когда Фио открыла глаза, стрекозы уже не было.
Потом, дома, грея спину у газовой горелки, обхватив руками чашку горячего шоколада, приготовленного бабушкой, она решила, что это и есть тот образ, в соответствии с которым она будет строить свою жизнь. Никогда еще Фио не видела ничего прекраснее. Эта стрекоза увенчала ее маленькую жизнь, словно ожившее сокровище, ставшее залогом непререкаемой власти ее чувств.
* * *
На улице прохладно, скоро время ужинать, а потому в Бют-Шомон почти безлюдно. Зора достала аэрозоль и опустошила его, обработав те несколько квадратных метров, где намеревалась расположиться. Пусть насекомые и пребывали в зимней спячке, но она не желала рисковать, опасаясь, что запах пищи их разбудит. Подруги подождали, пока вонь рассеется, и уселись ужинать. Они разобрали корзину, наполненную разными гамбургерами, картошкой-фри и газировкой, купленными в шотландском фаст-фуде на улице Пирене.
