В детстве я боялась человека с ружьем. И это еще до войны, когда с ружьем ходили наши. Я кидалась в колени бабушке и зажмуривала глаза. А всего ничего – прошел дядька с пистолетом. Странное дело, но вооруженные немцы (это оккупация) такого страха не внушали. Это были враги. Нормально. Я не знала еще о ГПУ, ГУЛАГе, у меня просто сидели в лагерях дядья. Бабушка говорила «в ДОПРе». Даже когда они гнили в болотах Зауралья – для нее все был «ДОПР».
Я боялась наших с оружием, будучи студенткой, потом учительницей, потом матерью своих детей. Я стыдилась страха как физического уродства. Потом привыкла, и страх мой постарел и умер, когда пришел Горбачев.
Летом я возвращалась с дачи. Подземный переход к дому оцеплен собаками и страшными молодцами в масках. Кого-то ловили, что ли? Как выяснилось потом, не поймали, ибо никогда в переходе еще никого не поймали. Но они «поймали» меня, уже очень немолодую женщину: они отловили существовавший где-то в подпространстве мой изгнанный Горбачевым страх и вернули его в надлежащее место его прежнего долгого проживания. А потом пошли эти бандитские маски по телику, и я вернулась к своему детству.
Нас добьет не нехватка лекарств, не стопроцентная оплата коммунальных услуг, не наглый янки. Раньше мы вымрем от страха, который то ли сознательно, то ли по неумению действовать по-другому вводит в нас власть…
Центр безопасности
У Бори Мосина патологическая мнительность.
Это начало рассказа, а дальше я попрошу набрать мелкими буквами, потому что, прежде чем идти дальше, я должна поделиться некоторыми теоретическими соображениями о человеческом организме.
То, что мы несмотря ни на что еще сколько-то лет живем (см. все медицинские справочники, а также демографические статьи в «Литературной газете»), говорит о том, что нас что-то охраняет. Это что-то – наш внутренний Центр Безопасности, который приходит нам на выручку, когда кажется, что никаких сил уже нет.
Он совершает там какое-то перераспределение по внутренним отсекам – и, глядишь, пришла пора идти на пенсию, а человек еще полон энергии, так разумно Центром распределенной, что опять приходится вмешиваться «Литгазете» в защиту энергичного и резвого пенсионера.
Центр Безопасности спасет нас в почти безнадежной ситуации, порывшись в ваших внутренних закромах, – а теперь, пожалуйста, опять большими буквами, я продолжаю свой рассказ.
Итак, у Бори Мосина патологическая мнительность. Уже как мания. Не такая, что на него нужно заводить медицинскую карточку, а такая, что работать с ним вместе нет никаких сил. Одно спасение – моя теория о Центре, о которой я рассказала своим братьям по общению с Борей и на которую все стали безумно надеяться.
Пожалуйста, мелкими буквами: эксплуатировать безжалостно любое научное открытие вредно и антигуманно. Тем более рассчитывать на науку больше, чем на самоё себя.
Дальше – как раньше.
– Встретил вчера Главного в гастрономе, а он сделал вид, что не видит меня, – с ужасом рассказывает нам утром Боря. – Я понимаю, я задерживаю сроки работы, но ведь – подтвердите, ребята, – не по собственной же вине. Зачем же сразу увольнять?
– Боря! – вопим мы. – Кто тебя увольняет?
– А он не просто меня не заметил. Он выразительно это сделал. Смотрел в глаза, но сквозь… Понимаете? Сквозь. Мол, вижу я тебя, но знать не хочу.
– Боря, – спрашиваем мы его, – в каком отделе гастронома ты встретил Главного?
– Я не помню, – кипятится Боря. – А какое это имеет значение, если смотрят сквозь?
– Я тебе сейчас все объясню! – обнимает Борю за плечи самый терпеливый из всех нас Володя Кравцов, которого мы зовем Баптистом. – Если Главный был в мясном отделе – один коленкор. Если в кондитерском – другой. Но мы не будем обсуждать эти два варианта, ибо их не существует в природе. Ты видел Главного, покупавшего пол-литра. А Главный, покупающий пол-литра, выглядит неэстетично. Вот он и посмотрел на тебя сквозь… Чтоб подчеркнуть, что это не он берет пол-литра, а некто другой, кто волею судеб похож на него внешне плюс пьет водку.
– Но это был он! – кричит Боря.
– А я тебе что говорю? – тихо отвечает ему Баптист. – Конечно, он! Но он так высоко, – Баптист даже засвистел от восторженного шепота, – та-а-ак высоко ценит твою добропорядочность, что не хотел, чтобы ты видел – а ты видел! – что он покупает пол-литра.
– Я не видел! – орет Боря. – Я только видел, что он на меня посмотрел сквозь…
– Но он ведь не знал, что ты не видел, поэтому сделал вид, что это не он…
– Но это был он! – Боря уже почти плачет.
– Он хотел, чтобы ты его не узнал, – теряет терпение Баптист. – Ты непьющий, он – как ты теперь знаешь – да. Конь свинье – не товарищ…
– Кто свинья? – пугается Боря.
– Главный, конечно, – успокаивает его Баптист.
– Я так не говорил! – возмущается Боря.
– Это я так говорю, – смиренно отвечает Баптист. – Поэтому успокойся. Иди работай. Все чудно. Тебе дадут премию. Пол-оклада. Может, даже оклад.
– Я с тобой не согласен, – патетически говорит Боря. – Как бы со мной ни поступили, я останусь справедливым до конца.
– Валяй, – говорит Баптист, – оставайся!
– До конца? – уточняет Боря.
– До конца! – подбадривает его Баптист.
– Значит, ты согласен, что на этой работе мне, того, конец?
– Иди ты к черту! – возмущается Баптист. – Ты чего меня подлавливаешь на слове?
– Если все скрывают правду, – печально говорит Боря, – приходится рассчитывать только на личные выводы.
– Чушь – твои выводы, – говорит Баптист.
– Что ж я, по-твоему, из двух посылок не сделаю логического заключения?
– Сделаешь!
– Вот я и сделал!
– Не те, значит, были посылки, – уже кричит Баптист.
– Успокойся, – тихо говорит Боря. – Я просто не люблю, когда к людям относятся несправедливо.
– Да кто к тебе так относится? – кричит на всю комнату Баптист.
