Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
– Что у нас хорошо, – заметил Семен, – так это текучесть кадров. Один ушел, другой пришел. Новые люди, новые знакомства. Не скучно.
– Никакого застоя, – то ли в шутку, то ли всерьез согласился Сергей. – Не как там… – Он повел головой к забору, к воле. – Там что, а? Сослуживцев кружок с утра до вечера, потом чтенье газеты в трамвае, потом запах стирки дома – и так изо дня в день до самого Нового года, до праздников. Что, не так?
– А у нас здесь хуже, чем на празднике, – подхватил Семен Быковский, – зато лучше, чем в тюрьме. О чем еще может мечтать человек?
– Ну, о чем… – прикинул Сергей Игнатьев. – Например, о всемирной справедливости. Или о полете на Венеру. Кому что больше нравится.
– Вы ученый? – предположила Эмма. – Астроном?
Сергей Игнатьев оказался историком, специалистом по ганзейской торговле.
– Но у меня есть один знакомый астроном, – сказал Сергей. – Вас интересует эта наука?
– Не очень, – ответила Эмма.
Они спустились из беседки и пошли, огибая лужи, к корпусу.
– Как вы думаете, – обернулся Сергей к Эмме, – Бог есть?
– Ну, в общем-то, нет, – подумав, решила Эмма.
– А этот мой товарищ, астроном, думает, что есть, – сказал Сергей. – «В космосе обитает неодушевленная разумная материя, управляющая процессами Вселенной» – это он написал.
Семен Быковский прислушивался внимательно.
– Отрицание Бога, – сказал Семен, – это заблуждение молодости. Ну что с них взять, с этих молодых! – и взглянул на Эмму.
Рыжая Эмма улыбнулась чуть загадочно: она была благодарна Семену за то, что он не вытесняет ее из разговора с умным новичком.
– Вот никогда бы не подумала, что вы специалист по торговле, – приветливо сказала Эмма. – Но вы, наверно, и другие вещи знаете по истории?
– В общих чертах… – согласился Сергей. – А что вас конкретно занимает?
– Например, тубплиеры, – сказала Эмма.
– Как-как? – не скрыл удивления Сергей Игнатьев.
– То есть тамплиеры, – поправилась Эмма. – Ну, рыцари. Крестоносцы.
Игнатьев знал кое-что и о рыцарях-храмовниках.
– Их начальный центр, штаб, иными словами, располагался в храме Соломона в Иерусалиме, – сказал Сергей Игнатьев. – Это интересная история и поучительная. Как и все, собственно, в истории.
– А мы тут… – продолжила было Эмма. – То есть…
– Лучше бы этот штаб располагался в храме Ивана или какого-нибудь Глеба, – перебил ее Семен. – Поспокойней было бы на душе. А то Соломон, евреи…
– Это понятно, – легко кивнул Сергей. – Евреи вот уже две тысячи лет подряд вызывают подозрения. Но…
– Мы тут тоже собираемся строить храм, – поделился Семен Быковский. – Вот ведь в чем дело…
– Прекрасно, – несколько настороженно заметил Сергей Игнатьев. – А «тут» – это где же? В Самшитовой роще? – Он поставил чемодан на землю и переменил руку.
– Храм туберкулезников, – сообщила рыжая Эмма. – Правда, здорово?
– Орден тубплиеров, – чуть наклонив голову к плечу, с гостеприимной улыбкой сказал Семен Быковский. – Вход свободный…
– Уже вхожу, – отозвался Сергей Дмитриевич и действительно шагнул вперед по мокрой дорожке.
11
Сергей Дмитриевич Игнатьев был непростой типус. К нему никак нельзя было прицепить инвентарный жетон с выбитой на нем надписью «Простой советский человек», сокращенно ПСЧ. А ведь из таких ПСЧ в шестидесятые годы прошлого века состоял, за редкими исключениями, великий и могучий советский народ, эта «новая общность людей», невиданная ни в какие времена популяция, обитавшая от Владивостока до Бреста и от Кушки до Амдермы.
Специалист по ганзейской торговле Сергей Игнатьев являлся именно таким исключением, так же как и его однокашники – дюжина писателей и ученых из кружка поэтессы Лиры Петуховой, проживавшей с молодым мужем Микой Угличем в коммуналке на одной из старинных арбатских улочек, в комнате с разноцветными стенами – двумя белыми, бордовой и зеленой.
Лира не всю жизнь, не от рожденья была Лирой: когда-то, лет за сорок до описываемых времен, знакомясь с миром в деревеньке Шустрики на берегу речки Серебрянки, она охотно откликалась на другое имя – то ли Грунька, то ли Фроська. Таких Серебрянок в России сотни, а вот Шустрики вроде бы одни на весь край; когда-то водились там, еще до Анны Иоанновны, шустрые люди, а потом помаленьку все перевелись от трудностей хозяйственной жизни и превратились в дремучих угрюмцев на зеленой земле. И не стать бы Фроське Лирой, не подайся ее отец, земляной человек Василий Петухов, в близлежащий городишко Крюков, в большевики – от тяжкой бескормицы и безвыходного положения вещей.
Крюковские большевики встретили социально близкого им Петухова вполне радушно: отправили его на борьбу с чуждым сытым элементом, он там и воевал как мог. По прошествии времени Петухов в ударном порядке одолел курс ликбеза и был укоренен в местной ЧК. Подробные, с поучительными деталями рассказы о ловле раков в реке Серебрянке выслушивались чекистами с пониманием и сочувствием. Петухов, влезши в воду и бродя вдоль бережка, добывал полезных зверьков на завтрак, обед и ужин на всю семью, ловил вот этими самыми руками – совал пятерню под корягу, шебаршил там пятерней и терпеливо ждал, пока рак цапнет его за усердный палец. Скучно ему в воде не было: вся деревня Шустрики промышляла таким ловом с утра и до поздней ночи.
Служебное усердие и литературный талант рассказчика способствовали карьерному росту. Безукоризненного Петухова с семейством проводили из Крюкова в райцентр Глухов, оттуда – в область. Журчали годы. На излете убойных чисток тридцать седьмого Петухов был переведен в Москву для укрепления поредевших рядов. Там, в кабинете со шторами, он и дождался начала Великой войны. Работы у него не убыло с началом военных действий: он ведал паникерами. Рутинное занятие не приносило, однако, заслуженного покоя: так окончательно и не приспособившись обстоятельной крестьянской душой к мучительству человеков, Петухов помер от запоя незадолго до Победы. Я видел его могилку на Ваганькове: «Следователь В. И. Петухов, чл. партии с 1921 года». Вот и все.
Лира никогда не останавливалась на раннем, рассветном периоде своей жизни, да ее и не расспрашивали. Казалось, аист ее когда-то принес в арбатскую комнату с картинами Вейсберга и Тышлера, с круглым массивным столом под вышитой скатертью, подходящим и для писания стихов, и для приятельских посиделок. Принес в клюве аист крохотную Лиру во фланелевом чепчике и оставил в комнате с разноцветными стенами – двумя белыми, бордовой и зеленой.
С той нежной поры прошло немало времени, и Лира Петухова превратилась в женщину средних лет. Трудно чистосердечно и без лукавства обнести колышками годов и измерить этот довольно-таки размытый участок; тут и жизненные обстоятельства субъекта – в нашем случае Лиры Петуховой – играют свою роль, и эмоциональные устремления землемера с его колышками. Как бы то ни было, само это зыбкое и вязкое понятие – «женщина средних лет» скрывает в себе, как в добротном плотном мешке, целую уйму событий, составляющих содержание жизни; там и страницы проставлены. Эта нумерация едва ли была открыта Мике Угличу – молодому мужу, сочинявшему на краешке круглого стола свободные стихи не вполне доступного содержания. Этот Мика был, что называется, «видный мужчина» и добродушный; единственное, что в нем настораживало, так это его рыбий судачий взгляд. Глядя ему в глаза, всякий человек как бы погружался с головою в водную пучину, населенную холоднокровными тварями, которые, может быть, и не хуже нас с вами, но совершенно другого рода. Впрочем, к Мике Угличу в кругу Лиры Петуховой все уже привыкли и не обращали на него внимания. Он был частью целого – как тот же круглый стол, пончо с ламой на плечах Лиры или сиамская кошка, гнездившаяся на книжном шкафу и наблюдавшая за происходящим в комнате подобно девочке Малаше, залегшей на печи во время решающего кутузовского совета в Филях.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
