Он давал обещания: я испугался и убежал, но я заслужу прощение.
Он давал клятвы, кричал, надсаживался.
Я люблю тебя, писал он. Мне тебя не хватает.
Он задыхался.
Я знаю, он меня не обманывал, но было слишком поздно для его красивых слов, напрасно старался.
Мои благодушные округлости растаяли, на их месте теперь топорщились льдины с острыми краями: тронь — порежешься.
К письму он приложил чек.
На имя Жослин Гербетт.
Пятнадцать миллионов сто восемьдесят шесть тысяч четыре евро и семьдесят два сантима.
Видишь, я прошу у тебя прощения, говорили эти цифры, я прошу у тебя прощения за мое предательство, за мои трусость и подлость, я прошу у тебя прощения за мое преступление и мою нелюбовь.
Для того чтобы мечты его иссякли и чтобы он сам себе опротивел, хватило трех миллионов трехсот шестидесяти одной тысячи двухсот девяноста шести евро и пятидесяти шести сантимов.
Должно быть, он купил себе «порше», и плазменную панель, и полную коллекцию фильмов про английского шпиона, и «Сейко», и «Патек Филипп», а может, и «Брейтлинг», блескучие, безвкусные, а еще он, наверное, купил себе нескольких женщин. Женщин моложе и красивее меня, эпилированных, накачанных силиконом, безупречных.
Должно быть, он столкнулся с плохими людьми, — так всегда бывает, стоит только разбогатеть: вспомните хотя бы Кота и Лису, укравших у Пиноккио пять монет, которые дал ему Манджафоко…[53]
Должно быть, он поначалу стал роскошествовать. Всякому и всегда этого хочется, когда на него сваливаются большие деньги, всякому хочется взять реванш за то, что они не появились у него раньше, что у него вообще ничего такого не было: пятизвездочных отелей, шампанского «Тейтингер», и икры, и возможности покапризничать… Мне так легко представить себе его, меня обворовавшего: переселите меня в другой номер, этот мне не нравится, здесь в душе вода капает… и простыни у вас жесткие, всего исцарапали… и мясо у вас пережарено, есть невозможно… и я хочу другую девку, и я хочу друзей…
Хочу того, что я потерял.
Я так ничего и не ответила на письмо моего убийцы.
Я выронила его, выпустила из рук, листки некоторое время реяли в воздухе, а когда они наконец коснулись пола и обратились в пепел — я засмеялась.
~~~
МОЙ ПОСЛЕДНИЙ СПИСОК ЖЕЛАНИЙ
Сходить в парикмахерскую к хорошему мастеру, сделать маникюр и эпиляцию (впервые в жизни удалять волосы на ногах/под мышками/в зоне бикини — там все-таки не наголо — мне будет кто-то другой, а не я сама, хм-хм).
Провести две недели в Лондоне с Надин и ее рыжим возлюбленным.
Дать Надин денег на следующий фильм (донка прислала мне сценарий — это экранизация новеллы Саки,[54] и это гениально!!!).
Открыть в банке сберегательный вклад для моего раздолбая-сына.
Полностью обновить гардероб (у меня теперь 38 размер!!!!! И мужчины на улице мне улыбаются!!!!!).
Устроить выставку маминых рисунков.
Купить на Кап-Ферра[55] дом с большим садом и террасой с видом на море, папе там будет хорошо. Главное — не справляться о цене, просто этак небрежно выписать чек :-)
Перезахоронить маму, чтобы ее могила была поближе к папе и ко мне. (В саду этого самого дома?)
Подарить кому-нибудь, все равно кому, миллион. (Кому? Как?)
Жить вместе с ним. (На самом деле — рядом.) И ждать :-(
Это все.
~~~
Я выполнила все, но с двумя оговорками. Во-первых, я сделала в конце концов полную эпиляцию в зоне бикини — там все стало как у маленькой девочки, странное ощущение, а во-вторых, еще не решила, кому подарить миллион. Жду случайной улыбки, заметки в газете, печального и доброжелательного взгляда — словом, жду знака.
Две недели в Лондоне с Надин получились совершенно чудесными. У нас были такие минуты, как давным-давно, когда я укрывалась от ярости Жо в ее комнате и она гладила меня по голове до тех пор, пока не стану спокойной, как вода в озере. Надин увидела, что я красива, а я увидела, что она счастлива. Фергюс, возлюбленный моей дочки, — единственный на всю Англию ирландец, который не пьет пива, и эта подробность несказанно порадовала мое материнское сердце. Однажды утром он свозил нас в Бристоль, показал мне студию Аардман, где работает, и нарисовал там мое лицо одному персонажу — цветочнице, мимо нее проносится Громит, а за ним гонится крохотная собачка. Это был прекрасный, как детство, день.
Прощаясь на вокзале Сент-Панкрас, мы не плакали. Надин сказала, что отец приезжал повидаться с ней, уже довольно давно, и что он выглядел потерянным, но я не слушала, а потом она прошептала мне на ухо, почти как мама когда-то: ты заслуживаешь красивой жизни, ты хорошая, постарайся быть счастливой — счастливой с ним.
С ним. С моим Витторио Гассманом. Уже больше полутора лет я живу с ним рядом. Он все так же красив, как в день нашего поцелуя в «Негреско», его губы сохранили аромат цейлонского чая, но когда он теперь меня целует, сердце не колотится и мурашки по коже не бегут.
Он стал единственным островом в океане моего горя.
Я позвонила ему, как только старший мастер с завода подтвердил, что Жо взял недельный отпуск. В день, когда я узнала, что меня предали. Я позвонила ему, хотя ни минуты не верила, что он меня вспомнит, — он ведь, вполне возможно, просто-напросто бабник, усыпляющий чашкой роскошного чая в баре «Негреско» верность чужих жен, неспособных устоять перед сладостным искушением нескольких десятков свободных номеров. Но он сразу меня узнал. Я ждал вас, сказал он серьезно и спокойно. И выслушал меня. И услышал мою ярость. И понял, насколько я искалечена. И произнес те самые слова: «Давайте-ка я вам помогу…»
Сезам, открывший меня. Отсекший от меня наконец, как от куска мрамора с острыми краями, все лишнее, чтобы осталось только лучшее во мне, чтобы я превратилась в возвышенную Прекрасную Даму. Какой была Ариана Дем у края пропасти. Ариана Дем той женевской пятницей сентября 1937 года.
