В большом расстройстве заметно обескураженная Джорджи отправилась посоветоваться с Перфлитом в одно прекрасное майское утро, когда по голубой равнине небес, точно пасущиеся олени, медленно скользили прихотливые облачка. Сравнение это не пришло в голову Джорджи, когда она затворяла за собой парадную дверь «Омелы», но его тотчас сделал мистер Перфлит, который как раз тогда же вышел через стеклянную дверь в сад после завтрака. Накануне вечером Лиззи со слезами излила Джорджи свои новые тревоги, и Джорджи обещала помочь. Лишь уверенность, что мистер Перфлит — несгибаемый лиззит, толкнула ее ухватиться за эту соломинку. Она открыла калитку и почти тут же наткнулась на мистера Перфлита, который в домашних туфлях и цветастом халате поглаживал возле клумбы свою кошку.
Мистер Перфлит пожал ее руку как-то рассеянно и словно не услышал ее церемонного «здравствуйте». Его мысли были заняты более высокими материями.
— Монтень, — задумчиво произнес мистер Перфлит и продолжал, пока Джорджи тщетно спрашивала себя, кто такая эта Монтень, — Монтень говорит, что не мы их ласкаем, а они ласкаются о нас. Как по-вашему?
Опасливость, вечно подогреваемая полковником и кузеном, помешала Джорджи сообразить, что под «они» мистер Перфлит подразумевал кошек. Она сказала:
— Я, право, не понимаю.
— Очень правдоподобно, — размышлял вслух философ, — и порой мне казалось, что это относится и к женщинам. Между женщинами и кошками существует родство, потому-то поэты всегда обзаводятся кошками, если более благородное безумие им не по карману. Кошки и женщины греются у наших очагов, но не удостаивают нас откровенностью. А почему? А потому, что ласкаются о нас. Вы согласны?
Эта невнятная чепуха поставила Джорджи в тупик, но у нее возникло смутное подозрение, что мистер Перфлит позволил себе какую-то грязную французскую шуточку, и она решила дать отпор.
— Ни о чем подобном я никакого понятия не имею, — отрезала Джорджи со всем целомудрием чистой девочки-скаута. — Я пришла спросить, не сумеете ли вы как-то помочь бедным Тому и Лиззи.
— О-о! — Перфлит тотчас пробудился от утренней философской задумчивости. — Что еще произошло? Новый претендент заявил отцовские права на эмбрионального мессию во чреве Лиззи?
Джорджи покраснела — как может мистер Перфлит говорить такие гадости? — но объяснила положение вещей со всей доступной ей четкостью. Мистер Перфлит слушал внимательно, порой задавал деловые вопросы, а его взгляд эстетически оценивал Джорджи, избегая лица — ляпсуса, допущенного Жизненной Силой, но одобряя очертания грудей, талии, ляжек, изящество пальцев и лодыжек, а также и намек на атлетическую крепость бедер. Тут она завершила перечень новых бед, постигших Лиззи…
— Красота, — прожурчал мистер Перфлит, — это залог счастья.
— Что?! — вскричала Джорджи.
— Ничего-ничего, — поспешно ответил Перфлит. — Так, значит, чудовища добродетели угрожают и без того не слишком радужному будущему наших юных друзей? Разлагающая сила избытка добродетельности поистине ужасна, дорогая моя мисс Смизерс. Остерегайтесь ее, умоляю вас. А особенно она вредоносна, когда опирается на экономическую мощь, как в данном случае.
— Какие странные вещи вы говорите! — заметила Джорджи, чуть не рассмеявшись на эту бородатенькую шуточку девяностых годов, которая для нее прозвучала наисмелейшим парадоксом. — Но что делать?
Мистер Перфлит с упреком остановил ее, подняв ладонь. Он был намерен выговориться. Если Джорджи ищет у него помощи, то пусть заплатит за нее, внимая ему. Мистера Перфлита мало трогало, понимает Джорджи его или нет. Он просто наслаждался звуком собственного голоса. И сам себе аплодировал.
— Терпение! Секрет любого успешного действия заключается в исчерпывающем предварительном исследовании проблемы, которую предстоит решить.
По правде говоря, мистер Перфлит уже точно знал, что именно он посоветует и что сделает сам, но не собирался лишать себя удовольствия.
— Да-да, — покорно сказала Джорджи, словно готовясь выслушать очередную военную побасенку полковника.
— Вы когда-нибудь предавались медитациям на тему экономики этой сельской общины?
Сердце Джорджи совсем упало. Что такое экономика? И ведь медитации — это какое-то восточное неприличие, а предаются ему низшие касты в Индии? Мистер Перфлит благодушно взял ее под руку, не заметив, в какой вверг ее трепет, и начал прохаживаться с ней по аккуратно подбритому газону. Иногда он жестикулировал свободной рукой, и Джорджи с ужасом обнаружила, что под пышным халатом скрывается пижама!
— Она, — произнес Перфлит благоговейно, — представляет собой дьявольскую тайну и всегда заставляет меня вспоминать слона, который поддерживает мир, стоя на черепахе. Но на чем стоит черепаха? Жрецы политической экономии такого вопроса попросту не допускают.
— Но разве слоны стоят на черепахах? — удивленно осведомилась Джорджи. — Черепаха же будет раздавлена?
— Совершенно верно, — ответил Перфлит, полагая, что Джорджи пошутила над его аналогией, а вовсе не восприняла ее буквально. — Это логичный вывод. Однако черепаха, целая и невредимая, продолжает стоять ни на чем. Поразительно! Я живу в довольстве, вы живете в довольстве, как и Маккол, Крейги и Каррингтон. Стюарты живут богато, а несносный Стимс купается в животной роскоши, достойной Тримальхиона. Жуткая пирамида, мисс Смизерс.
Джорджи поискала взглядом пирамидально обрезанный тис, но нигде его не увидела. И сообразила, что мистер Перфлит говорил о других пирамидах.
— Но, по-моему, пирамиды вовсе не жуткие. Когда папа был в Египте…
— Никто из нас, — перебил Перфлит, — никакой практической пользы не приносит, кроме Маккола, который усердно трудится, снижая цифру народонаселения. Я мог бы сделать исключение и для собственных скромных стараний в сократическом духе, но предпочитаю считать себя бесполезным, абсолютно бесполезным.
И мистер Перфлит скромно вздохнул.
— А!.. — произнесла Джорджи в полном изумлении.
— Вы очень добры, — сказал мистер Перфлит и благодарно сжал ее локоть, не подозревая, каким сладким волнением отозвалось в ней это соприкосновение с мужчиной. — Но нет! Я паразит. Хотя в свое оправдание сошлюсь, что представляю собой блоху и покусываю политически экономическое тело в надежде вызвать в нем целительную ярость. А наш друг Каррингтон — пиявка, что же касается гнусного Стимса, то он — анаконда, объевшаяся Империей.
— Мистер Каррингтон вовсе не пиявка, — с негодованием возразила Джорджи. — Он делает много добра!
— Спасая души от апоплексии, э? Ха-ха! Но я собирался спросить вас о другом: как, черт побери, мы все умудряемся жить?
И мистер Перфлит остановился как вкопанный, обратив на Джорджи торжествующий взгляд, словно говоря: «Вот отгадайте эту прелестную загадку!» Джорджи почувствовала, что его довольно костлявое колено прижалось к ее ноге. Она трепетно отодвинула ногу. Мистер Перфлит, не заметив, что их ноги соприкоснулись и он как бы покусился на ее девичью честь, продолжил прогулку и свои рассуждения.
