— Коли проголодались, — сказала мать, — можете пойти на кухню, здесь-то давным-давно убрали со стола. Постель тоже найдете, не маленькие!
Девушки встали и одна за другою вышли на кухню, взяли там, однако, только необходимую свечу и, не притронувшись к еде, поднялись по лестнице к себе в спальню. Над ними, на чердаке, затаилась в постели служанка, которая немногим раньше тихонько туда прокралась.
Внизу огорченная мать продолжала вязать, не пропуская ни единой петли.
— Значит, ты вправду застал их вместе? — спросила она у мужа.
— А как же! Сперва явились наши дочери, в ярком лунном свете, затем несносные вайделиховские юнцы; я прятался в зарослях за фонтаном, видел все происходящее и слышал почти все, что они говорили. И первым делом должен сказать, что, отвлекаясь от секретности, какою они нас морочили, я не видел и не слышал ничего, что не дозволено добропорядочным влюбленным; смею утверждать, что и дозволенное не исчерпывается тем, что я видел и слышал, насколько мне, с твоего позволения, помнится из нашего собственного опыта. Девочки, судя по всему, имеют странную власть над этими сорванцами…
— Не в обиду будь сказано, Мартин, — перебила его Мария, — но говоришь ты совершенно неправильно и глупо! На самом деле все наоборот, эти сорванцы, к несчастью, забрали власть над нашими дочерьми!
— Нет, Мария, не так! Власть, о которой ты говоришь, она в самих девушках, мальчишки никогда бы такой власти не достигли; наши дочери одержимы иллюзией! Но позволь рассказать тебе, как было дело.
Он как можно точнее и нагляднее описал ей происшедшее, а она то недоверчиво, то удивленно, однако все время с недовольством поднимала на него взгляд, качала головой и снова принималась вязать.
Потом вдруг бросила чулок на стол.
— Нет, я этого не вынесу! Они оскорбили меня как мать; я никогда, а особенно с тех пор, как у меня появились дети, не имела привычки говорить о вещах, которых быть не должно. И по-прежнему полагаю, что дети с хорошими задатками отлично превозмогают трудности, когда видят, что домашние, а именно отец и мать, ведут открытый и безупречный образ жизни, не читая об этом проповедей. А тут не один год дочернего лукавства как раз против матери!
— Тебе надобно посмотреть на это и с другой стороны. Господь свидетель, что случилось, то случилось, очередная людская история; откуда бы эти истории брались, если б не происходили снова и снова? Может быть, дрянная комедия, а может быть, поучительно серьезная судьба!
— Ну, так что теперь? Как быть?
— Я сказал тебе, они заявляют, что не откажутся от близнецов, думают, что сделают из них то, что желают и что полагают хорошим! Но что общение прежнего образца прекратится, я вполне уверен. Ведь едва я упомянул о лишении наследства, как отчетливо почувствовал, что вся компания присмирела. Мне пришлось так поступить, ведь они сами заговорили о том, что уже совершеннолетние.
Г-жа Заландер побледнела как полотно и схватилась за сердце.
— Лишить наследства! — упавшим голосом повторила она. — А можешь ли ты это сделать по такой причине?
— Вообще-то не с легкостью, — отвечал Мартин как можно серьезнее, — но хороший стряпчий способен этак представить беспорядочный образ жизни, постоянное неуважение к родителям и обман, дочернюю неблагодарность и прочая, что не слишком дальновидные судьи склонятся к означенному решению.
Мария Заландер собрала вязание. По щекам у нее катились слезы, но она их не замечала.
— Вот до чего уже дошло, — сказала она, задувая лампу и беря в руки подсвечник, чтобы идти в спальню, — в нашем доме уже звучат подобные слова! Потерять двоих детей!
Мартин, поддерживая расстроенную жену под локоть, на ходу утешил ее:
— Ах, не забывай, чтобы завещание было вскрыто и опротестовано, мне сперва должно умереть! И если даже я, лежа в могиле, выиграю тяжбу, ты и твой сын Арнольд сможете все вернуть девочкам.
Исидор и Юлиан Вайделихи были очень напуганы и пришиблены, когда очутились на темной улице за садовой оградой, а потом решили вернуться в певческое общество и постараться скрыть свою отлучку. Услышав, что репетиция еще продолжается, они устроились в маленькой пивной, где в перерывах освежались хористы, и сделали вид, будто все время находились там. Только после этого оба отправились в Цайзиг, где в родительском доме для каждого был устроен уютный кабинетик.
Мало-помалу они подыскали слова и обсудили вечернее происшествие, но все равно толком разобраться не сумели. Для них в этом приключении выделялись преимущественно две вещи: нападки невест по поводу любви из корысти, до появления отца, и угроза последнего лишить дочерей наследства. Оба пункта были зловещим образом взаимосвязаны. Барышни не желали, чтобы их любили ради капиталов, а отец хотел лишить их состояния, если они вообще позволят себя любить. Но может ли папаша вправду лишить их наследства? Касательно этого предмета оба начинающих нотариуса худо-бедно понаторели, соответствующий раздел законодательства о наследовании был им знаком. Результат совещания поэтому оказался вполне разумным: они сочли, что будет лучше подчиниться требованиям г-на Заландера и прекратить встречи с его дочерьми, чтобы, по меньшей мере, не усугублять ситуацию. Оба полагали, что и девушки не склонны провоцировать неопределенную опасность и не смогут жить одним только своим совершеннолетием, коли дело дойдет до разрыва с родителями; а мать они боялись еще больше, чем отца.
Придется завесть переписку и ждать момента, который увенчает их надежды! В верности возлюбленных, как и в своей собственной, оба ничуть не сомневались, а когда уснастили свои рассуждения по этому поводу нехитрой юношеской риторикой, ситуация и вовсе окрасилась в расчудесные тона. Однако ж и к этому они отнеслись со всею серьезностью, ведь было бы странно, если б юнцы не испытывали благодарных чувств за преданность такой сестринской пары.
Дома они умолчали о происшествии, чтобы мама не учинила нового замешательства.
IX
В заландеровском доме добрый дух непринужденности, казалось, занемог. В ожидании тяжкого дня Зетти и Нетти, которые той злосчастной ночью глаз не сомкнули, дали друг дружке обещание вынести суд глубоко оскорбленной матери с детской кротостью, но и с неколебимой верностью выбранной судьбе.
Наутро, когда они спустились в семейную гостиную, никто словом не обмолвился о происшедшем, а когда отец ушел и они остались одни с матерью, та упорно об этом молчала, не давая дочерям ни малейшего повода исповедаться. Так минул этот день, и следующий, и все прочие дни. Как видно, мать упрятала беду в ночь молчания, чтобы таким манером ее истребить, свято веря, что ей это удастся. Отец тоже делал вид, будто начисто обо всем забыл, только Магдалена однажды шепнула им, что ей не велено об этом говорить, иначе ее уволят.
Арнольд, как обычно, слал домой письма, то родителям, то сестрам. Письма отцу и матери открыто передавались из рук в руки, там не было ни единого намека, что ему хоть чуточку известно о матушкиных горестях, а писал он, как издавна повелось, столь же простодушно, сколь и по-братски непосредственно.
