Второй санитар взвода, старший для Чаттертона, вжался в укрытие, которым служила стена из грязи. «Чтоб его! Я туда не пойду», — сказал он Чаттертону.
Взвод смотрел на него. От Чаттертона ждали еще меньше. Все понимали, что никакой салага на второй день во Вьетнаме не станет соваться в зону обстрела. «Я его достану», — произнес Чаттертон.
Взвод снова примолк. Чаттертон удивился себе больше всех. Он стал снимать с себя снаряжение, все, кроме небольшой санитарной сумки, которую ему собрал Мышь. «Бог мой! Малыш таки собрался идти», — сказал кто-то.
Взвод начал занимать позиции, чтобы прикрыть его огнем. С каждым моментом зрение Чаттертона сужалось, а звуки джунглей становились все глуше и глуше, пока весь мир не наполнился его собственным учащенным дыханием и биением сердца. Чаттертон испытывал такие моменты в госпитале, в Японии. Он считал, что если ему придется принимать подобное решение, он поступит так, как его учил дед. Теперь, когда он приготовился в открытую ринуться к Лако, он думал: «Вот теперь я узнаю, кто я такой».
Чаттертон ринулся вперед, и сразу же с дальнего холма обрушился шквал автоматного огня. Пули вздымали грязь вокруг Чаттертона, но он продолжал бежать. На полпути к цели он увидел Лако, который так и лежал в траве. Он ускорил шаг. Впереди ревело стаккато автоматных очередей. Позади он услышал, как взвод ответил таким плотным огнем, что взорвалось само небо. Чаттертон ждал, что его сейчас убьют, ждал падения, но неясное чувство удерживало его от рывка назад, и это было чувство, что он не хотел прожить остальную жизнь, зная, что отступил. Секунду спустя он нырнул в траву рядом с Лако. «Я лежал там, и меня охватило онемение и шок, — вспоминал потом Лако. — И тут я вижу этого нового парня, и у него с собой было все, что нужно. Я его совсем не знал, даже по имени. Но он вышел прямо на линию огня. Парень рисковал жизнью».
Чаттертон укрылся в траве рядом с Лако. Пули рвали землю вокруг них. Чаттертон полез в сумку за ножницами, разрезал штаны Лако снизу доверху и проверил, не повреждена ли артерия. Нет. Лако можно было сразу выносить. Теперь задачей Чаттертона было оттащить его назад под прикрытие стены из грязи, а это расстояние в пятьдесят футов, которое тянулось как будто через весь Вьетнам.
Чаттертон думал взвалить Лако на плечи, но раненый боец был тяжелее его на пятьдесят фунтов. Чаттертон присел позади Лако и взял под руки. В землю вокруг них впилось еще несколько пуль. Чаттертон начал отталкиваться ногами назад, чтобы тянуть за собой Лако, продвигаясь каждый раз на длину его тела и постоянно ожидая пули. Через две минуты они были на полпути к грязевой стене; теперь взвод определил, откуда вел обстрел противник, и гасил огонь, направленный на Чаттертона и Лако. Вскоре оба были уже в десяти футах от стены, потом в пяти, потом позади нее. Солдаты бросились к ним. Еще через несколько секунд появились два американских боевых вертолета «Кобра» и накрыли склон, где засел противник, адским огнем. Вслед за «Кобрами» появился вертолет санитарной эвакуации «Хьюи» и забрал Лако, теперь уже в состоянии полного шока, в госпиталь.
Когда «Хьюи» исчез, Чаттертон свалился наземь. Его мучила жажда, он обессилел и едва соображал, где находится. Но он видел, что с людьми произошла перемена. Они с ним заговорили, хлопали его по плечу, они ему улыбались и называли его Док.
Идя через джунгли, кое-кто из взвода мог задуматься над тем, на какой такой полке хранилось до этого бесстрашие Чаттертона. Американские санитары во Вьетнаме были в той же шкуре, что и те, кого они сопровождали во время боевого патрулирования. Поскольку их работой было помогать раненым солдатам, санитарам часто приходилось бежать прямо туда, где сражение было самым ожесточенным, остерегаясь противопехотных мин, под огнем снайперов, стараясь не нарваться на мину-ловушку. При этом они сталкивались с еще более серьезной опасностью: зачастую противник хотел уничтожить их больше, чем кого-либо. Уничтожение взводного санитара означало, что солдаты оставались без помощи в случае ранения, а это сокрушительный удар по моральному духу подразделения.
В дни, последующие за ранением Лако, Чаттертон вызывался участвовать во всех патрулированиях взвода. Бойцы усмехались, хлопали его по спине, говорили, что санитар, который участвует во всех патрулях, берет на себя невероятный и смертельный груз. Внутри у Чаттертона все вибрировало. Он великолепно проявил себя в первом патруле, и чувство успеха захватило его полностью. Он и думать не мог о том, чтобы отказаться от первого дела в своей жизни, в котором он оказался на высоте, дела, в котором он мог достичь совершенства.
Каждый день в течение последующих двух недель Чаттертон выходил со взводом на патрулирование. Каждый день люди принимали на себя огонь. Чаттертон всегда устремлялся к раненому солдату, чтобы спасти его. И он всегда действовал по-своему. В то время как другие санитары залегали и ползли по грязи, чтобы их меньше было видно, Чаттертон просто срывался с места во весь свой шестифутовый рост — к черту весь этот вражеский огонь! Достаточно скоро он завоевал репутацию, которая была куда важнее, чем любые медали или почести. «Док, — говорили бойцы, — это бешеный сукин сын».
Чаттертон пробыл во взводе примерно две недели, когда пришла весть, что Мышь погиб. Его взвод захватил бойцов противника, и Мышь попросили присмотреть за пленниками. Вражеский снайпер пробрался к этому месту и выбрал себе цель. Он мог выбирать из нескольких американцев на линии огня, но Мышь со своим пистолетом 45-го калибра отличался от остальных, и враг, скорее всего, решил, что это офицер. Снайпер поймал Мышь в перекрестье прицела и выстрелил в него несколько раз.
Если у Чаттертона и были еще какие-то иллюзии по поводу Вьетнама, то после гибели Мыши их не осталось. Он поменял свой пистолет 45-го калибра на винтовку М-16. Он прибыл во Вьетнам, чтобы найти ответы на вопросы об Америке, о человечестве, и внезапно все стало очевидным: Америка не должна быть во Вьетнаме; люди убивали друг друга, потому что были зверьми. Теперь у него были ответы — большое дело, черт бы все побрал! Все же Чаттертон и дальше вызывался идти во все патрули и бегал спасать всех раненых. А когда он садился, прислонившись к дереву, чтобы отдышаться, он дивился тому, насколько жизнь становится наполненной, когда человек добивается совершенства, и начинал думать о том, что, возможно, отправился во Вьетнам совсем за другими ответами.
«Люди говорили об этом парнишке Чаттертоне, — рассказывает доктор Норман Сакаи, батальонный хирург. — Я с ним не встречался. Но первое, что вы слышали о нем, это то, что он ходит по краю. Это казалось мне невероятным. Санитары как-то не особенно рвались на передовую, даже участие в патруле было для них испытанием. Но чтобы на самый край!.. Я думал, что он ненормальный. Но люди говорили, что это не так, просто он был другой. О нем постоянно говорили».
Недели превращались в месяцы, Чаттертон присматривался к себе и к остальным во время боя, видел, как солдаты живут и умирают, проявляют мужество или срываются в отчаяние, он придавал огромное значение тому, как ведут себя люди, окружающие его, чтобы лучше понять, что значит жить правильно. Постепенно он выделил конкретные принципы, которые казались ему неоспоримыми, и хранил их в своем сознании, как средства первой помощи. Когда заканчивалась его шестимесячная подписка в качестве санитара в зоне боевых действий, он верил в следующее.
