Книга Гечевара - Мария Чепурина

Они встретились под вечер и бродили, взявшись за руки. Смотрели на машины, иногда смешные и похожие на плоские сосиски. Наблюдали за людьми, на удивление типовыми. Удивлялись, как рекламные плакаты могут занимать 2/3 дома и что думает об этом тот несчастный, чья контора или комната попала туда, внутрь, под щит. Ребятам предлагали срочно купить новую машину, подключить мобильный до субботы, кушать чипсы и выигрывать призы. На красной полосе белыми буквами и стрелкой извещалось: «Ксерокс». Ниже Алексей прочёл: «С хрустящей корочкой». Там, дальше, началась уже реклама куриц-гриль. Единый щит – такая коммуналка для реклам попроще. Возле двери ресторана совещалась пара негров: первый – зазывала (в форме времён рабства, XVIII века) и второй, одетый как баскетболист. «Листовки, визитки, печати и штампы!» – кричал чей-то голос из радиоточки. «Купите брелок за пятёрку, – просил юный бомж. – Ну, пожа-а-алуйста!». Грустные тётки сулили коробку конфет за ответы на пару вопросов. Чуть ли не сбивая с ног прохожих, пронеслась бригада роллеров. Потом возник ещё один, в спецовке «Орбит», предложил Алёше обменяться жвачкой.

Алексей и Лиза шли неровно, то сближаясь, чтоб вот-вот обняться, то обратно отдаляясь, расходясь, держась лишь кончиками пальцев. Один раз им всё-таки случилось расцепиться, чтобы пропустить рекламщика из «Орбита», который мчался на своих коньках, рискуя зашибить их. Один раз.

Алексей и Лиза словно плыли. Плыли в шуме, в сумраке, в толпе и в разговорах о Маркосе, о Лимонове, Свободе, Революции, войне, коммунах, славной Кубе, Руди Дучке, прошлых выборах, запрете на «траву» и справедливости. Им было хорошо.

Двуколкин радовался Лизиным глазам, красивым, умным, хитрым, её маленькой ручке, столь нежной и тёплой, тому, что вся Лиза – такая живая и непредсказуемая, шла рядом с ним. Он был уверен как никогда прежде, что всё будет, что тот мир, в котором они всё ещё живут, протянет, может быть, недели две, не больше, и что Жизнь, живая, настоящая, реальная, пришедшая к нему, – теперь навечно.

Лиза захотела есть. С полчаса они искали что-то подходящее, но всё, что попадалось, было только дорогими ресторанами или подобиями кафе, где подают лишь пиво и сухарики. Холодный, мрачный ветер («ветер перемен, – подумал Лёша, – есть в нём что-то историчное»), закруживший пыль и жёлтую листву, и небо, густо-синее, с огромной сочной тучей, намекали, что пора ускорить поиск.

Когда дождь пошёл – вернее, хлынул – в нём Алёше тоже показалось что-то символичное, торжественное, многообещающее. Но единственным кафе в округе, где он с Лизой смог укрыться, был «Мак-Пинк». «Судьба!» – сказала девушка с улыбкой. Это было не то место, где они работали, другое: заведений у Пинкова в городе имелось штук двенадцать. Сути это не меняло. Но Алёшин радостный настрой был всё-таки сильнее, чем такие вот насмешки странной жизни.

«Мак-Пинк» был двухэтажный. Они взяли по стакану пива «Свойское», по пицце, по конвертику картошки – и пошли наверх. Оттуда можно было преспокойно наблюдать весь зал.

– Вот так, – сказал Алеша. – Из «Мак-Пинка» вышли, и в него же и пришли.

Они ещё поговорили о свободе, о предназначении искусства, о спасении России, кризисе Европы, о советской школе и о постсоветских институтах. Потом Лиза вынула из сумки книгу.

– Вот, – сказала она. – Это для тебя.

Алёша засмущался. У него-то не было подарка!

– Да бери, бери! Я прочитала. Если понравится – оставишь, нет – вернёшь. По-моему, очень даже. Тебе надо прочитать.

На чёрненькой обложке Алексей прочёл фамилию Омлетова: «Ага! Это тот самый идеолог, про которого рассказывал Артём!».

– По-моему, прогрессивно, – сообщила дама. – А вот как ты смотришь на роль лесбиянок в политическом процессе?

Алексей, как всякий левый, разумеется, смотрел на это дело положительно. Они пообсуждали эту роль, пришли к великим выводам. Потом тема иссякла. Алексей почувствовал, что от него сейчас должна поступить некая инициатива. Его сущность жаждала слияния с Лизой, полного и вечного, но скромность кавалера и его конспиративные дела не делали это желание возможным. Алексей решил принять решение-компромисс: открыть секрет, но лишь один, зато самый «горячий», самый актуальный и безотлагательный:

– Скажи, Лиз… Ты что-нибудь слышала о Минской?

– Как? О чём?

– О Минской. Улица такая.

– Улица? Да, слышала. Что есть. Кого-то ищешь там?

«Не знает», – грустно констатировал Алёша.

– Знаешь Хо Ши Мина?

– Да, конечно!

– Ну, так вот… Той ночью…

И Алёша рассказал о подлинной причине опоздания. Рассказал про бабку, что кричала из окна, про гениальность Жекиного замысла, про то, как Сергей ходил за клеем, как его насилу дождались, как каждый раз с трудом искали нужные таблички на домах, потом с трудом к ним добирались, а потом держали, чтобы не отклеилось. Как во дворах, почти не освещённых, к ним всё время лезли то шпана, то дикие собаки, то бомжи, то подозрительные люди наподобие милиции. И, наконец, как, возвратившись в пять часов в общагу с полуопустевшей банкой клея, они все как-то случайно стали его нюхать и нанюхались…

– И что потом? – спросила Лиза, замерев.

«Пять наггетсов!» – истошно заорал кассир там, снизу. «Гамбургер!» – кошмарно возопил другой. Направо кто-то чавкал, а налево шумная компашка дико засмеялась.

– Ничего, – ответил Алексей. – В том-то и дело.

– Стой… Как… Я не понимаю… Вы хотели всех шокировать?

– Шокировать… Не только… Показать, что в нашем городе есть силы, могущие быть против режима. Так сказать, встряхнуть…

– Понятно, взять буржуев с места и с размаху бросить в экзистенцию!

– Вот-вот!

«Одну картошку!!!».

– И каков же результат? – спросила Лиза.

– В том-то всё и дело! Никаков! Везде молчат об этом. Радио, газеты – ничего, ни слова!