Существо появилось из снежной завесы так неожиданно и передвигалось по дороге так быстро, что компания не успела опомниться, как оно упало прямо в ноги Урии, стоявшему ближе других к дороге, и, глядя на него снизу преданным собачьим взглядом, произнесло:
– I am English.[10]
– А я – турецкий султан, – ответил Урия, брезгливо отталкивая от себя бродягу, – отойди от меня, несет от тебя… фу!
Но бродяга и не думал уходить. Он вскочил на ноги и громко сказал Урии:
– Атлей.
– В смысле? – Урия совсем растерялся. – Ты что, больной? – и опять оттолкнул его.
– Атлей, Атлей, – сказал бродяга, обращаясь ко всем по очереди, а потом перешел на английский: – I am Atley, Richard Atley, British. There… the aborigines… man-hunting… there,[11]– и он показал грязной рукой куда-то в сторону леса, скрытого за снежной пеленой.
– Съехал с катушек бритт, – прокомментировал Урия, который английский знал, а Штельвельд спросил:
– Что он говорит?
Английский у Штельвельда был на уровне давно забытого кандидатского минимума. Ему ответил Иванов:
– Говорит, что Аборигены охотятся за кем-то в лесу или Аборигенки, не поймешь.
Он заговорил с бродягой по-английски, к разговору присоединился и Урия. Бродяга говорил возбужденно, размахивая руками. Штельвельды молча ждали информации. Наконец Иванов сказал:
– Плохо дело, похоже, Аборигенки опять бродяг отлавливают. Этот едва убежал. Просит помочь, спрятать его.
– От них не спрячешься, – Штельвельд вспомнил, каким взглядом посмотрела на него Аборигенка вчера на шоссе, и повторил еще более убежденно: – От них хрен спрячешься.
– Вова прав, – подтвердила Ира, – они сквозь землю видят.
– Не понимаю, чем им бродяги помешали, – задумчиво произнес Иванов, – да этот Атлей и не бродяга вовсе – просто потерялся, отстал от своих, русского не знает.
– Он говорит, Аборигены его едва не схватили, еле отбился, всю дорогу бежал от Сельхозакадемии, потому и финишировал, как он выразился, on all fours,[12]– вмешался Урия.
– Странно, – повторил Иванов, ни к кому не обращаясь, – чем им бродяги помешали или этот несчастный?
– Фашистки они, – убежденно произнесла Ира, – настоящие фашистки, я же вам говорила.
– Давайте что-то делать, – призвал Штельвельд.
– Что, например? – спросил Иванов.
– Не знаю, давайте пойдем дальше, что ли, – Штельвельд поморщился и кивнул на англичанина, – а этого хоть снегом потереть надо – несет от него. Скажи ему, чтоб привел себя в порядок, – попросил он Урию.
Урия, помня о заветной бутылке в рюкзаке, начал было переводить, но Иванов его остановил:
– Отстань от человека, что он может сейчас сделать. Он не виноват, что на помойках ночевал, – и сказал Штельвельду: – Налей ему лучше, видишь, дрожит весь, бедняга.
Англичанин молча слушал, прислонившись спиной к дереву, и даже издали было видно, как он дрожит. Штельвельд протянул ему кружку с самогоном и сказал:
– Дринк!
Англичанин сначала поперхнулся, но потом, поощряемый Урией, который принимал в этом живейшее участие, расхваливая напиток и его чудесные целительные свойства, выпил всю кружку и стал есть картофелину, предложенную Ирой Штельвельд.
– Вот видите, – заявил Урия, – видите, как выпил лихо – пообтесался, должно быть, среди наших бомжей, – и тут же попросил Штельвельда налить и ему, подкрепив свою просьбу веским аргументом: – Сопьется ведь, бритт – нельзя одному пить.
Все засмеялись, даже Иванов, англичанин тоже робко улыбнулся, а Урия, приняв очередную порцию, оживился еще больше и стал расспрашивать англичанина о том, «как он дошел до жизни такой».
Выяснилось, что Ричард Этли был консультантом в Украинском министерстве энергетики, устанавливал там рыночные отношения, а когда произошла катастрофа, находился с переводчиком в степном Крыму на какой-то там электростанции, которая работала от ветра и была жутко прибыльной и показательно рыночной. Начальство с этой электростанции сбежало сразу после катастрофы, вскоре сбежал и переводчик, Этли остался один в пустой гостинице, где и жил, пока можно было раздобыть еду (в обмен на барахло, как сказал Урия). Потом еда кончилась, и он со своим ноутбуком в руке (единственное ценное, что у него осталось) отправился на станцию в надежде как-то попасть обратно в город.
Ноутбук у него вскоре отобрали то ли луддиты, то ли просто местные разбойники и при этом изрядно поколотили. Подобрал его местный фермер, татарин, и он у этого фермера остался, работал у него за еду два года, а потом где пешком, где на попутном транспорте добрался до города. На ферме говорили по-татарски, и он немного научился, а вот русский так и не выучил. Называли его на ферме Атлей (прочитали по буквам у него в паспорте), и он привык к этой кличке, хотя и не понимал, почему некоторые при этом смеются. В городе его мечтой было связаться с войсками ООН, но его отовсюду гнали.
Историю незадачливого британца в переводе Урии все выслушали с пониманием, но тут так же внезапно, как начался, перестал идти снег, появились все четыре солнца и сразу потеплело, поэтому решили идти дальше, пока не жарко.
– Ты бы бросил свою шубу, мы тебе что-нибудь подыщем потом, а то вид у тебя, – сказал Штельвельд, и Урия перевел.
Англичанин покорно сбросил шубу на землю, под шубой оказался ватник не намного лучшего вида, но его было решено пока не снимать.
Собравшись, наконец отправились дальше по лесной дороге и про Аборигенок и опасность, угрожавшую их вновь обретенному спутнику, как-то вроде забыли. Стало опять жарко, шли медленно, друг за другом. Все молчали, только Урия изредка обменивался с англичанином короткими фразами – выяснял действие русской самогонки на иностранный организм. Действие, по-видимому, было благотворным – англичанин повеселел, бодро отвечал на вопросы Урии, и стало вдруг понятно, что он еще совсем мальчик, испуганный мальчик, который почувствовал себя в руках добрых взрослых дядей, к тому же говоривших на его языке, и повеселел.
Иванов тронул Штельвельда за рукав.
– Надо с ним что-то делать, – сказал он серьезно, – как: думаешь, Аборигенки действительно его могут схватить, если встретят? Зачем он им?
– Не знаю, но стервы это порядочные – сам видел, – ответил Штельвельд и спросил в свою очередь: – А какие-нибудь бумаги у него есть, не знаешь?
– Он говорил, что паспорт у него татарин забрал и не отдал, а других бумаг нет, наверное. Впрочем, не знаю. А какое это имеет значение?
