Хорьков жестоко драли за хвосты, били по мордочкам и трясли за лапы, принуждая к молчанию. Самого крупного и бдительного зверька владелец ткнул в спину ножом, не сумев заставив молчать иными способами. Брезгливо сбросил с седла скулящего малыша, скрученного болью в петлю. И ускакал прочь, не обернувшись на отчаянные визги верного до конца любимца, так и не укусившего руку, кормившую его прежде. В лагере горцы забыли о прежней дружбе. Новая полнила их радостью и сознанием силы.
Когда дозор скрылся, Тоэль подобрал пушистого караульщика, дрожащего, перепачканного кровью, жалобно и обиженно всхлипывающего. Уже обреченного – ведь широкий нож разорвал верткое тело почти надвое, перебив позвоночник.
– Ничего, Крыс, – утешил его Тоэль почти беззвучно. – Ками тебя соберет, вот увидишь. Он умеет. А пока я тебя устрою здесь, лежи тихо. Ты умница, ты уж дыши, постарайся. Дождись меня, я быстро.
Крыс покорно затих и слушал, повернув ухо и стараясь приподнять мордочку, чтобы рассмотреть и обнюхать нового знакомого. Тоэль устроился в овражке, перевязал малыша, как смог. Уложил тельце в подобие лубка, наскоро собранного из куска коры, стянул края раны. Еще раз успокоил себя: Ками кроху наверняка вылечит. Пока можно лишь надеяться на его живучесть, опустить на траву и погладить, снова успокаивая и обещая не бросать в беде. Коричневый бисер глаз закрыли золотистые бархатные веки. Малыш любил ласку и привык к ней, ведь прежде хозяин никогда не обижал своего друга. И теперь умирать стало вдвойне обидно: чужой человек, наверняка враг, перевязал нанесенную хозяином рану и пожалел. Двигаться не было сил, и зверек остался лежать там, куда устроили добрые руки.
Тоэль приметил место. На обратном пути надо забрать раненного.
За непродолжительное время, пока он обходил дозоры и возился с Крысом, лагерь изменился до неузнаваемости. По крайней мере, три четверти людей свернули свои пологи и теперь строились в небольшие походные отряды по два-три десятка. Такими группами они уходили на восток. Тоэль разобрал: до трети каждого отряда составляли носильщики без оружия, более мелкие по сложению и с относительно светлой кожей. Их пинали и грубо подгоняли. Слуги? Пленные? Так или иначе, пьяны не менее, чем остальные, и попыток бежать не предпринимают. А еще странно и достойно внимания то, что в лагере почти нет женщин и совсем нет детей и стариков. Мужчины в большинстве молоды, крепко и ладно сложены, привычны к оружию. Примечательны их плотные шерстяные плащи, окрашенные в разные цвета и отделанные в разных стилях. Признак племени? Вывод напрашивается сам: здесь собрались воины нескольких вождей. Что же, пришли они сознательно и по доброй воле? Ох, слишком трудно все понять за несколько часов.
Вдоль русла реки поле оголилось, на месте пологов и шатров темнели проплешины вытоптанной земли. Тоэль поморщился. Как живут? Осень, сырость, горы – того и гляди, снег сорвется. А они спят на голой земле в холоде. Привычные? Скорее, пришли давно, еще по теплу. Вон и одеты кое-как. Перемрут они здесь через несколько недель, а божки и не поморщатся…
Все пологи оказались собраны в объемные вьюки, занявшие место на спинах носильщиков. И те начали свое перемещение к побережью. Число оставшихся в лагере Тоэль оценил в три сотни. Пока он приглядывался и считал, отряды перебрались за реку, окончательно освобождая путь почти до центра лагеря. Он улыбнулся вполне радостно, замечая, наконец, одну из намеченных целей разведки и принимаясь ее изучать. Кухня! Три огромных котла с пищей для оставшихся возле «гриба» – жилища айри. Варево кипит непрерывно. Люди подходят один за одним, им безразлично выдают одинаковые и явно очень небольшие порции. Молча и не глядя плюхают половником в чашки, взятые из горки посуды. Голодные торопливо и жадно жрут, выхватывая куски руками и обжигаясь. Ставят посуду в стопку, и в те же плошки, не мытые неизвестно как давно, жирные и заросшие грязью, снова плещут варево, и руки новых голодных тянутся к кипятку. Люди грязные, тощие, со спутанными неопрятными волосами и синюшно-бледные. Ушедшие на восток выглядели куда лучше. Эти, скорее всего, здесь давно, и близки к тому, чтобы «выгореть», как и предупреждал Ками. По мнению Тоэля, некоторые не дошли бы живыми до берега. Они дышали через силу, не закрывая рта, кашляли надсадно и горбились, обхватывали себя руками, стараясь унять озноб. Их стертые в кровь ноги много раз промокали и покрылись нарывами и язвами, руки непрестанно дрожали. Жалкое и страшное зрелище.
Тоэль вжался в землю. Вот и сородич. Совсем молоденький, лет сто, как без крыльев – отметил опытным глазом разведчик. Бога из себя строит, недоносок. И ему действительно поклоняются! Голодные и сытые вперемежку, побросав плошки, на коленях ползли к чужаку, пытаясь целовать ноги. Выкрикивали невнятное слово, катящееся одним вздохом над толпой: нечто вроде «уго-йхо».
Молоденький айри подошел к одному из котлов, уже почти пустому. Знаком приказал вылить на землю остатки варева, с насмешкой проследил, как голодные дерутся и лижут вытоптанный грунт, через силу глотают смешанную с остатками пищи пыль. Котел не стали мыть, торопливо наполнили заново. Айри высыпал в холодную еще речную воду содержимое небольшого мешочка и пошел прочь, к своему жилью в центре лагеря. Ему снова кланялись, кое-кто бился в истерике восторга.
Тоэль скривился и пожал плечами. Вполне нормально для айри счесть себя высшими и использовать прочих, как скот. Живут, и ладно. Сдохнут от холода и недоедания – им найдется замена. Очевидно: не этими людьми здесь занимаются, не ради них установлен временный лагерь.
Они пришли сами. Некто – вожди, правители, князья, – прислали своих людей, и не просто так. С посольством, дарами или в обучение. Хотя спустившемуся на землю божеству можно отдать лучших воинов и по его требованию, дабы спасти прочих. Судя по деревне за скалами, гнев свой и силу боги уже проявили, наказав непокорных. Насилие – более простое и эффективное средство контроля, чем разумная договоренность и доброта, особенно для толпы. Ему ли не знать! Скольких он лечил и спасал, а помнят и уважают лишь наказание. Кэбира помнят, о нем слагают песни и легенды. Его восхваляют: ужасного, непобедимого, жестокого, вызывающего трепет – и восторг. Когда-то он не мог простить людям того, как легко они воспевают зло, возводят на пьедестал коварство и уважают кровожадную мстительность. Теперь успокоился. Слабым надо уметь прощать их слабость. А для дружбы выбирать сильных. Не мышцами, а духом. Вряд ли маленькая Миратэйя, Риэл или Джами станут поклоняться местным жестоким божкам. Даже безумие поддавшегося зову одаренного длилось не более нескольких часов. И, находясь в его власти, Ками не взял в руки меча, отведя непокорную руку и подсунув ей вместо оружия камень, куда более безопасный. А потом и вовсе выбросил меч и ножи, явно борясь с одолевающей его чужой волей.
Но здесь собрались пустоглазые. Готовые поклоняться грубой силе, обработанные давно и полностью. Хотели контролировать долину глазами своих марионеток? И сделали их зрение бесполезным. Смешно, хоть и сквозь слезы! В наползающих сумерках Тоэль решительно вздохнул, поднялся, одернул куртку и нагло пошел к котлам.
Пусть все смотрят. Он – айри.
