Не заметил он и того, что перед тем, как начать встречаться с Дугласом, Агнесс послала ко всем чертям Хьюберта Эноя, до которого снизошла на несколько месяцев. Дуглас знал Эноя уже тогда — он не был его другом, однако они частенько встречались в общей компании. Тогда Хьюберт, которого все называли просто Хью, разительно отличался от мрачного Эноя, грозы подчиненных «Элегант Стайл». Его маленькие глаза не сочились злостью — они смотрели на мир весьма оптимистично. Его рот не кривился в гнусной усмешке — он всегда был готов открыто улыбнуться каждому. И чего только с людьми не делают время и обстоятельства! Тогда Дуглас не мог предположить, что спустя несколько лет симпатяга Хью превратится в мрачного и всем недовольного Хьюберта…
Поначалу никто не замечал, что Хьюберт тайно страдает, не в силах вынести разлуки с жестокосердной Агнесс. Дуглас был слишком ослеплен своими чувствами, чтобы обращать внимание на Хью, да и вообще на кого бы то ни было, кроме Агнесс. Приятели Хью были заняты очередной сессией, которую боялись провалить, — всех пугал строгий декан мистер Криблоу, постоянно грозящий студентам отчислением. Только Хьюберт ничего не боялся и ни к чему не готовился — он молча терзался ревностью, каждый день наблюдая за сладкой парочкой — Дугласом и Агнесс. Эти двое, сами о том не догадываясь, превратили его жизнь в настоящий ад, наполненный полыхающими кострами ревности. Хьюберт каждый день, каждую ночь сгорал в этих кострах, для того чтобы утром, подобно Фениксу, встать из пепла и снова гореть, гореть, гореть… Эта пытка казалась ему нескончаемой, и в один далеко не прекрасный день, увидев целующихся на пороге университета Агнесс и Дугласа, Хьюберт решил покончить со всем разом.
Зная о том, что утром его комната в университетском общежитии будет пуста, Хьюберт проглотил упаковку снотворного и приготовился заснуть вечным сном. Но его величество Случай распорядился по-другому — сосед Хьюберта по комнате, Алекс, забыл какие-то книги и вернулся. Увидев Хьюберта, крепко спящего с пустым пузырьком из-под таблеток, зажатым в руке, и прощальную записку на столе («Я слишком любил тебя, Агнесс, чтобы выносить эту пытку»), Алекс тут же вызвал «Скорую помощь».
Хьюберта Эноя вытащили с того света. По университету в тот же день поползли слухи о попытке самоубийства и причинах, толкнувших Хьюберта на этот шаг, которые, естественно, дошли до ушей Дугласа и Агнесс. Дуглас, будучи человеком мягким и чувствительным, да к тому же считавший Хьюберта своим приятелем, был шокирован происшедшим. Он тут же помчался в больницу и там, почти на коленях, вымаливал у Хьюберта прощение, которое ему было милостиво даровано.
«Рейтинг» Агнесс вырос до невообразимых высот — слава «роковой женщины» теперь была ей обеспечена до окончания университета. В Дугласе Конхэйме она больше не нуждалась — зачем ей лучи чьей-то красоты, когда она может преспокойно довольствоваться исключительно своим собственным освещением. Так что Дугласа постигла та же судьба, что и Хьюберта — он был выброшен, как ненужный мусор. Впрочем, после того, что произошло с Хью, Дугласу тяжело было бы оставаться с Агнесс.
Хьюберт Эной вернулся из больницы совершенно другим человеком — словно там из него вытащили душу и заменили ее другой, более приспособленной к жизни и значительно менее чувствительной. Дуглас старался загладить свою вину и помогал Хьюберту во всех начинаниях. То же чувство вины, лишь укрепившееся с годами, заставило его не только взять Хьюберта на должность «правой руки» в «Элегант Стайл», но и давать ему многочисленные поблажки. О каком увольнении могла идти речь, когда Дуглас до сих пор считал себя виноватым перед Хьюбертом? Единственное, что осмелился сделать владелец модельного агентства, — перевести Эноя на второй этаж, чтобы не видеть это мрачное лицо ежеминутно…
Руди Маггот еще раз посмотрел на схему, нарисованную Гарри, и понял, что попал именно туда, куда нужно. Он окинул взглядом маленькое, немного обшарпанное, одноэтажное здание, которое напоминало ему скорее какой-то заброшенный дом, нежели магазин старинных украшений. Может быть, Гарри ошибся? Но схема была так точно нарисована, что об ошибке не могло быть и речи. Нечего стоять и размышлять — нужно зайти и проверить.
Руди поднялся по низким неровным ступенькам и открыл дверь, которая заскрипела от толчка, как скрипка, на которой взяли несколько неверных нот. Звякнул дверной колокольчик. Руди вошел внутрь магазинчика, и на него тут же пахнуло пряным ароматом благовоний, смешанным с запахом старины. Видимо, он не ошибся.
— Проходите, проходите, — услышал он скрипучий голос откуда-то из глубины помещения.
Он сделал несколько шагов. Голос принадлежал сухонькой старушонке с крошечным лицом, напоминавшим засохшую картофелину, и длинным носом. Как в сказку попал, удивленно подумал Руди. Хорошо бы эта дама оказалась не злой колдуньей…
— Подойди поближе, сынок, — проскрипела «злая колдунья».
На секунду Руди захотелось развернуться и убежать — его охватило чувство неловкости (зачем вообще он сюда пришел?), какая-то робость и страх сковали тело.
— Ну же, — настаивала «колдунья», — не стой на пороге. Что, ноги отказали? Или я такая страшная?
Руди окончательно смутился и прошелестел:
— Нет, ну что вы…
Он подошел ближе, все еще сомневаясь, туда ли он попал. В магазинчике было значительно темнее, чем на улице, и его глаза с трудом привыкали к этой темноте. Окна, завешенные тускло-зелеными шторами, почти не пропускали свет. Единственным источником света была старинная лампа-бра, горевшая над стеклянным прилавком. Руди подумал, что бабуля спросит его, как героя из сказки: «Зачем пожаловал?», и почти не удивился, когда она произнесла:
— И за чем же ты, сынок, пришел?
Если бы Гарри хотя бы предупредил его, что здесь происходит… Тоже нашелся океанолог-романтик, любитель всего таинственного… Сказал, что своей жене, тогда еще возлюбленной, покупал в этой лавочке ожерелье. И не простое — древнее, ирландское или голландское… Да какая, в общем, разница… Руди уже чувствовал, что ничего здесь не найдет.
— Я хочу купить перстень, — неуверенно ответил он после минутного раздумья.
— Для невесты? — поинтересовалась «колдунья», чем окончательно привела Руди в замешательство.
— Нет… э… э… для подруги, — с трудом выдавил из себя Руди.
— Замечательно! — Казалось, этот факт обрадовал «колдунью» еще больше. — Найдем и для невесты, и для подруги… И даже для жены…
— Мы — просто друзья, — непонятно зачем начал оправдываться Руди. — Между нами ничего нет.
— Верю, верю, — усмехнулась бабуля. — Посмотри пока на то, что лежит на прилавке, а я поищу, что у меня тут для подруг припрятано… — Она юркнула за шторы, укрывающие от любопытного взгляда покупателей остальные «сокровища» лавочки.
Руди уставился на прилавок, не зная, как реагировать на колдуньины слова. Пользуясь ее отсутствием, он мог бы уйти, но какая-то неведомая сила приковала его к стеклянному прилавку и заставила любоваться украшениями, выложенными на нем. Под стеклом таинственно мерцали, переливались разными цветами, тоненькие, почти невесомые нити ожерелий, мигали глазами-стразами изящные сережки, змеевидные завитушки обрамляли камни в перстнях.
