– Я о нем прочту. В „Новостях Мира“.
– Что-нибудь поистине ужасное, в очень хорошем вкусе, разумеется. Вопящие заголовки. Ты будешь мною гордиться.
– Как всегда, дражайшая королева.
– Ступай. Пока я не расстроилась.
– Уже ушел.
– Крыша протекает, – сказала Гвиневера, – хотя, сдается мне, вам наплевать.
– У меня не бывало замков, где в тот или иной момент не протекала бы крыша, – сказал Артур. – Энтелехия крыш в том и заключается, чтобы протекать. Этому давным-давно обучил меня архитектор Григсмор. Зачем, могу ли я осведомиться, мадам, вы почтили меня данной информацией? Неужели в этом треклятом месте у нас некому заняться крышей?
Гвиневера сидючи верхом на правой ноге Артура, стягиваючи с нее сапог. Левая ступня Артура уперта королеве в копчик.
– Я сообщаю вам об этом не для того, чтобы вы этим как-то занялись, – сказала Гвиневера, – но поскольку вы – мой супруг, а такие вещи и призваны говориться супругу, если супруг имеется поблизости. Я имею в виду – большинство жен сообщило бы большинству мужей, если упомянутый муж располагается в двух шагах. Большинство мужей обращают внимание на информацию подобного сорта, хотя бы мимоходом, на лету, так сказать, берут на заметку между гораздо более важными предприятиями своими…
– Хуже имитации покорности, чем ваша, я, по правде сказать, не встречал, – сказал Артур. – Подозреваю, виновны в том кинокартины. Вы что – посещали синематограф?
– Время от времени я смотрю кино, – сказала Гвиневера. – Помогает скоротать время.
– Я видел одну фильму очень много лет назад. Довольно волнительную. Об ограблении поезда. Эти парни взобрались на поезд и его ограбили. Обвязав себе лица носовыми платками, чтобы никто не смог их опознать. А потом опять взобрались на лошадей и ускакали. Я был очень доволен представлением.
– Я подставила горшок, – сказала она, – вернее – несколько, поскольку течей целый кластер, а не одна…
– Ха-Ха утверждает, что вы спите с неким Коричневым Рыцарем, – сказал Артур. – Насколько я понимаю, шотландцем. Это правда?
– У меня кое-кто был, – сказала Гвиневера. – Не так давно, в последние две недели, но шотландец ли? Не думаю, они изъясняются странным манером, разве нет? Будто бы из глубин глотки, а этот тип был совсем не таков, как я припоминаю, – стройный парнишка, на вид едва ли рыцарь вообще, никаких шрамов, славные длинные ноги, славный длинный, тонкий, слегка изогнутый…
– Почему у меня всегда возникает ощущение, будто все, что вы мне говорите, – правда по сути, хоть и не обязательно в частностях?
– Дело в доверии, – сказала Гвиневера. – Это доверие, что всегда сохранялось меж нами и облагородило наш союз с начала и до конца.
– С начала и до конца?
– Это просто выражение такое, – сказала Гвиневера. – Как прошла ваша поездка?
– Одна чертовщина за другой, – сказал Артур. – Полагаю, вы уже слышали: мы потеряли Тобрук. Опять.
– Слышала.
– Этого не должно было случиться. Я вылетел туда, чтобы хоть немного встряхнуть командующего ТВД. Как будто меня там вообще не было. Парень при этом рек какие-то правильные вещи – „неуклонная решимость“, „ждем психологического момента“, „дерзкий удар“ и все такое. И после этого позволил Роммелю накатиться на свой левый фланг, как рулону обоев. Большей чертовщины я в жизни не видал.
– Человек Уинстона, я полагаю.
– Разумеется. Но с таким же успехом я бы и сам его выбрал. Уинстона я не могу винить. Заранее никогда не знаешь, как эти парняги себя поведут. Вот с нашими людьми это всегда известно.
– И все же, – сказала Гвиневера, – мне нравится, что на доску выходят и новые игроки. От этого все только интереснее, не находите?
– Это не игра. Это война, и мы ее запросто можем проиграть. А кроме того, я совершил нечто ужасное.
– Что?
– Уступил преимущество. Дивное преимущество нашей стороны – по крайней мере, в теории. И я сказал: нет. Ибо счел его аморальным.
– Я уверена, вы поступили верно. Вы всегда поступаете верно.
– Вы критикуете меня? Это критика?
– Отнюдь. Стало быть, уйдем в горы. Будем оказывать сопротивление с вершин.
– Возможно, не в буквальном смысле. Но в некотором роде – да.
– Я готова, – сказала она.
– И вы, и я, и нам подобные можем уйти в горы, – сказал Артур. – А весь остальной мир по большинству своему – не может.
– Я знаю, – сказала Гвиневера. – Дети в школе, с зубами проблемы, у престарелых тетушек душа едва держится в теле, надо книгу дописать, лотереи, флирты, озимые…
– Вот именно, – сказал король. – Ваше понимание ситуации в целом остается, как и прежде, несравненным.
– Merde[10], – сказала Гвиневера. – Зачем еще нужны королевы? Но вы, мой дорогой Артур, вы, похоже, в раздрае касательно собственной легенды. Вы требуете – то есть, легенда требует – трагического конца.
– Не стоит беспокоиться, он меня отыщет, – сказал король. – Нам ведь некуда в особенности спешить, я полагаю?
– Могу и подождать, – сказала королева.
– Сэр Ланселот возлег под яблоней вздремнуть!
– Чего ж не скачет он неутомимо, от одного приключенья к другому?
– Устал, вероятно!
– Всякий раз, как он возлегает под яблоней вздремнуть, к нему подкрадывается какая-либо чародейка и наводит на него чары, пытаясь вероломством затащить к себе в постель!
– Глянь, глянь, вон как раз одна – явная чародейка! У нее и вид чародейки, и власы чародейки, и одеянье чародейки, и даже шляпа чародейки!
– А что это с нею за люди?
– То пятьдесят великанов, порожденных демонами, – коих великанов обычно и можно отыскать в свите чародейки!
– Она простирает мантию – богатейшую мантию на всем белом свете, так расшитую драгоценными камнями, как ночь полна светляков! Вне сомненья, окутает она ею Ланселота, дабы не настигла его лихорадка!
– И только она возложит на него свою мантию он, считай, покойник, ибо мантия сия такого сорта, что стоит ею окутаться, как вспыхнешь и шлаком станешь!
– Ведьма эта – не кто иная, как Марго Рассеянных Вод, околдовавшая сэра Борса и сэра Бедивера и превратившая их в преданных поклонников овец!
– И не отходили они от возлюбленных овец своих, и грезили о них, и бряцали им на арфах, и не отказывали себе во всевозможных непристойных утехах, и тестикулы им раздуло так, что вынуждены они были слечь в постели на многие месяцы!
– Но вот Ланселот шевельнулся во сне! Он подымает длань, и длань эта набрасывает злополучную мантию на великана, и поджаривается тот до хрустящей корочки со свистом!
