Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
– Ты учись метко стрелять, чтобы не добивать.
– Это мы, люди, что-то понимаем, а они просто живут. «Прах ходящий»…
– Лошади… Их вели на убой… Они плакали…
– И я добавлю… Душа есть у всякой живой твари. С детства отец к охоте приучил. Косуля раненая… Лежит… Она хочет, чтобы её пожалели, а ты добиваешь. В последнюю минуту у неё вполне осознанный, почти человеческий взгляд. Она тебя ненавидит. Или мольба: я тоже хочу жить! Хочу жить!
– Учись! Скажу я вам, добивать неприятнее, чем убивать. Охота – это спорт, вид спорта. Почему-то никто не ругает рыбаков, а охотников все ругают. Несправедливо!
– Охота и война – главные занятия для мужчины. Испокон веков.
– Я не мог признаться сыну… Ребёнок. Где я был? Что делал? Он до сих пор думает, что папа там кого-то защищал. Стоял на боевом посту! По телевизору показывали: военная техника, солдаты. Много солдат. Сын спрашивает: «Папа, ты был, как солдат?»
– С нами поехал оператор с телевидения… Помните? С камерой. Плакал. Мужик… А плакал… Все хотел увидеть трехголового кабана…
– Ха-ха… Лиса видит: катится по лесу Колобок. «Колобок, куда ты катишься?» – «Я не Колобок, я ёжик чернобыльский». Ха-ха… Как говорится, мирный атом – в каждый дом!
– Человек, скажу я вам, умирает, как животное. Я видел… Много раз… В Афганистане… Меня ранило в живот, лежу на солнце. Жара невыносимая. Пить!! «Ну, – думаю, – сдохну, как скотина». Скажу я вам, и кровь одинаково течёт. Как и у них. И болит.
– Милиционер, что с нами был, того… Умом тронулся. В больнице лежал… Все сиамских кошек жалел, дорогие, мол, они на базаре. Красивые. Того парень…
– Идёт корова с телёнком. Не стреляли. И лошадей не стреляли. Они боялись волков, человека не боялись. Но лошадь лучше может себя защитить. Первыми погибли от волков коровы. По закону джунглей.
– Из Беларуси скот везли и продавали в Россию. А телки лейкозные. Но зато сбывали их подешевке.
– Больше всего жалко стариков… Они подходят к нашим машинам: «Погляди ты там, хлопчик, на мою хату». Ключ в руки суют: «Забери костюм. Шапку». Гроши дают… «Как там моя собака?» Собаку пристрелили, дом разграбили. А они никогда туда не вернутся. Как это сказать? Я ключи не брал. Не хотел обманывать. Другие брали: «Где самогонку сховал? В каком месте?» Дед и скажет… Находили целые бидоны, большие бидоны из-под молока.
– Попросили на свадьбу убить дикого кабана. Заказ! Печень в руках расползается… Все равно заказывают… На свадьбу, на крестины.
– Стреляем и для науки. Один раз в квартал: два зайца, две лисы, две косули. Все заражённые. Но все равно и себе бьём, едим. Поначалу боялись, а теперь пообвыкли. Что-то есть надо, на Луну все не переселимся. На другую планету.
– Кто-то шапку из лисы купил на базаре – облысел. Армянин купил по дешёвке автомат из «могильника» – умер. Пугали один одного.
– А у меня там ничего ни в душе, ни в голове не происходило… Мурки и Шарики. Эх. барыня-сударыня!. Стрелял. Работа.
– Я разговаривал с водителем, который вывозил дома оттуда. Зону грабят. Продают. Хотя это уже не школа, не дом и не детский садик, а номерные объекты дезактивации. Вывозят! Мы встретились с ним то ли в бане, то ли возле пивного ларька? Не помню точно. Так вот он рассказывал: подъезжают на КамАЗе, за три часа дом разбирают и их возле города дачники перехватывают. Рвут на части. Зону раскупили на дачи. Они деньги получат и ещё их накормят и напоят.
– Среди нашего брата есть хищники… Охотники-хищники… А другие любят просто походить по лесу. Охотятся на мелкого зверя. На птицу.
– Скажу я вам… Столько людей пострадало, а никто за это не ответил. Посадили руководство атомной станции, и все. В той системе… Сказать, кто был виноват – очень трудно. Если вам приказали сверху, что вы должны были делать? Одно – выполнять. Они что-то там испытывали. Читал в газетах, что военные плутоний нарабатывали… Для атомных бомб… Поэтому и громыхнуло… Если грубо, то вопрос стоит так: почему – Чернобыль? Почему – у нас, а не у французов или у немцев?
– Застряло в памяти… Такое дело… Жалко, что ни у кого не осталось тогда ни одного патрона, нечем было пристрелить. Того пуделька… Двадцать человек… Ни одного патрона к концу дня…
Монолог о том, что мы не умеем жить без Чехова и Толстого
"О чем я молюсь? Спросите меня: о чем я молюсь? Я не в церкви молюсь. А одна… Утром или вечером… Когда все в доме спят…
Я хочу любить! Я люблю! Я молюсь за свою любовь! А мне… (Обрывает фразу. Вижу, что говорить не хочет.) Вспоминать? Может, надо на всякий случай оттолкнуть от себя… Отодвинуть… Я таких книг не читала… В кино не видела… В кино я видела войну. Мои бабушка и дедушка вспоминают, что у них не было детства, была война. Их детство – война, а моё – Чернобыль. Я оттуда… Вот вы пишете, но ни одна книга не помогла мне, не объяснила. Ни театр, ни кино. Я разбираюсь в этом без них. Сама. Мы все переживаем сами, мы не знаем, что с этим делать. Умом я это понять не могу. Особенно растерялась моя мама, она преподаёт в школе русский язык и литературу, всегда учила меня жить по книжкам. И вдруг таких книжек нет… Мама растерялась… Без книжек жить она не умеет. Без Чехова и Толстого…
Вспоминать? Я хочу и не хочу вспоминать… (То ли прислушивается к себе, то ли спорит сама с собой.) Если учёные ничего не знают, если писатели ничего не знают, тогда мы им поможем своей жизнью и смертью. Так считает моя мама… А я хотела бы об этом не думать, я хочу быть счастливой. Почему я не могу быть счастливой?
Жили мы в Припяти, рядом с атомной станцией, я там родилась и выросла. В большом панельном доме, на пятом этаже. Окна – на станцию. Двадцать шестого апреля… Многие потом рассказывали, что они точно слышали взрыв… Не знаю, в нашей семье никто его не заметил. Утром я проснулась, как обычно – в школу. Услышала гул. Из окна увидела, как над крышей нашего дома завис вертолёт. Ну и ну! Будет что рассказать в классе! Разве я знала… Что осталось всего два дня… Из нашей прежней жизни… Было ещё два дня – последних два дня в нашем городе. Его уже нет. То, что осталось, уже не наш город. Запомнилось, как сосед с биноклем сидел на балконе, наблюдал за пожаром. По прямой, наверное, километра три. А мы… Девчонки и мальчишки… Мы днём на велосипедах сгоняли на станцию, у кого велосипедов не было, те нам завидовали. Никто не ругал. Никто! Ни родители, ни учителя. К обеду на берегу реки не стало рыбаков, они возвратились чёрные, так за месяц в Сочи не загоришь. Ядерный загар! Дым над станцией стоял не чёрный, не жёлтый, а голубой. С голубизной. Но нас никто не ругал… Воспитание, наверное, такое, что опасность могла быть только военная: взрыв слева, взрыв справа… А тут – обыкновенный пожар, тушат его обыкновенные пожарники… Мальчишки хохмили: «Выстраивайтесь длинными рядами на кладбище. Кто выше – тот умрёт первый». Я – маленькая. Я не помню страха, но я помню много странных вещей. Ну, необычных…Подружка рассказывала, как они со своей мамой ночью закапывали во дворе деньги и золотые вещи, боялись забыть это место. Моей бабушке, когда её провожали на пенсию, подарили тульский самовар, она почему-то больше всего беспокоилась об этом самоваре и дедушкиных медалях. И о старой швейной машинке «Зингер». Где мы их спрячем? Скоро нас эвакуировали… Это слово «эвакуация» принёс с работы папа: «Мы уезжаем в эвакуацию». Как в военных книжках… Уже сели в автобус, папа вспоминает, что он что-то забыл. Бежит домой. Возвращается с двумя своими новыми рубашками… На вешалке… Это было странно… На папу непохоже…В автобусе все сидели молча, смотрели в окно. У солдат неземной вид, они ходили по улицам в белых маскировочных халатах и масках. «Что с нами будет?» – шли к ним люди. «Почему вы у нас спрашиваете, – злились они, – вон белые „Волги“ стоят, там начальство».
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
