– Брось оправдываться, Анже! Можно ли стыдиться, что дело Господне так тебя зацепило! – Серж улыбается открытой своей улыбкой. – А знаешь, друг Анже, мне тоже интересно.
– Что ты, брат, – шепчу я.
2. Господин Томас, бывший наставник в предмете истории Университета Корварены
Он боится. Он и не думал, что способен так невероятно, так полностью, от самого дна души и до самых кончиков волос бояться… так полно, да, именно полно – страх плещется вровень с краями, от малейшего толчка плеснет – и накроет ужасом.
Когда он понял с непреложной ясностью, что придется бросать всё и бежать… когда с притворным спокойствием проходил с семьей мимо поста стражи у Южных ворот… когда их остановили в Коронном лесу, и он, минуту назад еще веривший в спасение, осознал, что спасения нет – даже тогда он так не боялся.
Но теперь…
Теперь, в кажущейся безопасности, имея на руках залог неприкосновенности, он не может спать спокойно, он вздрагивает от шума за дверью, он… он словно умом повредился! Снова и снова слышится ему сиплый голос начальника поста у себастийских ворот: «Коронная защита, ишь ты! Ладно, я доложу. Милости просим в наш город, господин Томас». Он доложит – и что? Конечно, коронная защита дается раз и навсегда. Конечно, не имеет значения, дал ли ее король, королева или принц. Но вот понравится ли королю выходка сына? Славный наш король, все это знают, высказав раз свою волю, не признает ни помех, ни прекословий.
– Я была на рынке… – Жена подходит тихо, приобнимает… Она так спокойна, поразительно! А впрочем, что взять с глупой женщины. Разве она понимает… да она и не задумывается!
– И что рынок?
– Он такой дешевый, – восхищенно тараторит жена, – и там столько всего, просто глаза разбегаются! А рыба – я и не слыхивала, и подумать не могла, что может быть столько разной рыбы, я и половины названий не запомнила! Но что это я… я же не об этом хотела! Послушай, я там разговорилась с одной доброй женщиной…
Холодный ком, стывший все эти дни внутри господина Томаса, неприятно трепыхается. Она разговорилась! Бог весть, чего наболтала… воистину глупая женщина!
– Я же просил тебя…
– Я помню, дорогой! Я не сказала ничего лишнего, что ты! Просто нам же надо на что-то жить! Да и, прежде всего, где-то жить! Гостиница – это, знаешь ли, слишком!
– У нас хватит денег лет на десять, спасибо принцу Карелу. Мы могли бы снять дом… или даже купить, но пойми, это привлечет к нам внимание! Сейчас мы живем тихо и незаметно.
– Да неужели ты думаешь, что здесь нас никто не найдет?! Что мы живем спокойно, потому что хорошо спрятались?! Никто тебя не ищет, Томас! Благослови Господь нашего принца, у тебя же коронная защита! Хватит уже трястись, Томас! Мы можем спокойно налаживать новую жизнь! Господи, да мы и в Корварену могли бы вернуться, если бы ты не был таким трусом!
Глупая женщина…
– Так что ты хотела мне рассказать?
– А… ах, да! Так вот, эта добрая женщина предложила мне… у нее сейчас пустует флигель, и мы могли бы там пожить, пока не станем твердо на ноги. Она даже согласна пустить нас бесплатно, если я буду полоть ей огород и подметать двор. Разве это не замечательно? Ведь, пока малышка не подрастет, я не могу искать работу. Кстати, а что такое флигель?
Господин Томас раздраженно пожимает плечами:
– Кажется, просто сарай.
– Сарай? – обиженно тянет жена. – Но… ну… может быть, мы все-таки посмотрим? А еще, знаешь, она сказала, что грамотный человек легко найдет работу в порту.
– В порту? – переспрашивает господин Томас; в голосе его мелькает некоторая целеустремленность, которую поглощенная своими мыслями женщина не замечает.
– Да, там очень много всяческой бумажной работы, так она сказала. Так что, Томас? Ты сходишь?
– В порт? Да, надо, – неожиданно твердо отвечает жене господин Томас. – Схожу.
На лице женщины отчетливо проступает удовлетворение. Господин Томас, впрочем, хоть и смотрит вроде бы на жену, этого не видит. Новая мысль овладевает всем его существом. Господину Томасу представляется корабль, уходящий прочь от берегов Золотого Полуострова. Мир велик… нельзя же, в самом деле, всю жизнь сидеть взаперти и вздрагивать от шагов за дверью?
– Схожу, – с отнюдь не свойственной ему решимостью повторяет господин Томас.
3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Что за тяжкий сегодня день! Столько, я чувствую, можно было бы узнать… а не выходит. Опустошен я. Опустошен чужим страхом. И раз, и другой, и третий – одно и то же. Сутолока и гомон порта. Я теряюсь – как, верно, терялся и господин Томас. Мелькание лиц, обрывки разговоров – и ровный, мерный, незамечаемый и неумолчный рокот волн.
Путаные, бессмысленные обрывки, совсем как в те дни, когда дар мой только начинал открываться мне. И это после столь связных, столь полных видений… обидно!
Что ж… знать, на то воля Господня.
Ввечеру приходит Пресветлый, выслушивает меня сочувственно. Проводит пальцами по бархату, по серебряной вышивке. Роняет:
– Хоть что-то.
Отчаянный стыд накрывает меня, я бормочу что-то покаянное, и Пресветлый, хмурясь, осаживает меня резко и сердито:
– Воля Господня, Анже. Его дар. Мыслю я, это знак тебе дан: не усердствуй столь рьяно. Не дознания этого ради дана тебе жизнь. Да и я виноват, увлекся сам и тебя вослед увлек… – Отец Предстоятель умолкает на краткий миг и продолжает истинно по-отечески: – Завтра пойдешь огород копать. Свежий воздух и труд телесный… Вот, с братом Сержем пойдешь. А ты, Серж, проследи, чтоб Анже и там не перетрудился. Ты, чаю, поздравомысленней его будешь.
Брат Серж послушно склоняет голову, и Пресветлый, одарив нас благословением, уходит. И уносит злополучный кошелек, так мало успевший поведать нам. А Серж спрашивает:
– Анже, а ты вообще из-под крыши выходил сегодня?
– До того ли было, – вздыхаю я.
– А знаешь, какой денек был хороший, – мечтательно прищуривается Серж. – Весна началась, друг Анже. Да в полную силу. Погоди, вот выйдешь завтра, на земле потрудишься – попомни мои слова, обратно в келью не захочешь. По мне, так прав Пресветлый: рьян ты больно. Совсем тут зачахнешь за дознанием этим.
Я благодарно улыбаюсь Сержу – но на душе все же тоскливо.
– Полоса неудач, – бормочу я.
– Не бери дурное в голову! – отзывается Серж. – Удачи, неудачи… Согласись, Анже, – твоя неудача какому-нибудь бедолаге может счастьем показаться!
