Алек, подумав с минуту, покачал головой.
— Они не узнают, кого им искать, если только им об этом не скажут дарвинисты. А я думаю, что они этого не сделают.
— Почему же? — нахмурясь, спросил Клопп.
— Потому что дарвинисты сами не хотят, чтобы нас поймали. — Говоря это, Алек почувствовал, что мысли в его голове проясняются. — Мы слишком многое знаем о «Левиафане»: как у него работают двигатели, даже суть его миссии. Поэтому допустить, чтобы мы оказались в руках у османов, не в их интересах.
Клопп медленно кивнул.
— Они могут сказать, что сбежать пытались только Фольгер с Хоффманом, а они их поймали. Так что больше искать некого.
— Точно, — согласился Алек. — А будучи боевым кораблем, «Левиафан» к завтрашнему дню должен покинуть нейтральную территорию. Когда они уйдут, никто не будет знать, что мы здесь.
— А германцы, господин? — негромко спросил Бауэр. — Они же видели в Альпах штурмовой шагоход с гербом Габсбургов и знают, что на «Левиафан» установили наши двигатели. Поэтому им должно быть известно, что мы находимся на борту; и они догадаются, кто именно нынче пытался сбежать, даже если этого не установят османы.
Алек чертыхнулся. Константинополь наводнен германскими шпионами, и нынешний переполох наверняка не остался незамеченным.
— Вы правы, Бауэр. Однако я сомневаюсь, что германцы есть в этом лесу. А потому все-таки полагаю, что ближайшим вечером мы заночуем на постоялом дворе: каком-нибудь тихом, неброском, где принимают в уплату золотые опилки. А уж завтра замаскируемся как следует.
И он шагнул в темноту, решительно повернувшись спиной к последним отблескам далекого прожектора. Остальные двое покорно вскинули на плечи поклажу и тронулись следом — без споров и пререканий.
Вот так в одночасье Алек взял все под свою команду.
•ГЛАВА 16•
Дэрин, осторожно ступая, несла перед собой поднос.
Из-за побега жестянщиков она всю ночь не сомкнула глаз: то лазила выпускать боевых ястребов, то ее таскала за собой свора взволнованных ищеек; затем она битый час проторчала с офицерами, пытавшимися объясниться с османскими властями, по мнению которых самовольная вылазка экипажа «Левиафана» на летное поле не что иное, как дерзость. Так что когда Дэрин удалось заглянуть в машинное отделение, там уже была доктор Барлоу. Ночью, оказывается, успело расколоться одно из яиц, причем новорожденное существо исчезло!
Как ни странно, ученая леди восприняла это на редкость спокойно. Она лишь поручила Дэрин хорошенько поискать по закоулкам корабля, а когда та возвратилась с пустыми руками, лишь улыбнулась.
Так что когда Дэрин на рассвете наконец добралась до своей каюты, как раз пришло время заступать на вахту. Причем, словно в насмешку, первым отданным ей распоряжением было доставить завтрак человеку, который устроил ночной переполох.
Перед каютой графа Фольгера стоял часовой. Выглядел он таким же усталым, как и Дэрин, а на поднос с тостами, отварным картофелем, яйцами вкрутую и чаем уставился голодными глазами.
— Мне за вас постучать, сэр? — спросил он.
— Так точно, — сказала Дэрин. — Растрясите-ка их графскую милость: пусть вспомнит, как нам всю ночь спать не давал.
Часовой понимающе кивнул и от души саданул по двери ногой.
Фольгер отворил почти тут же. Судя по всему, он тоже еще не ложился: волосы всклокочены, бриджи для верховой езды перемазаны грязью.
Хищным взглядом окинув поднос, он посторонился. Протолкнувшись мимо него в каюту, Дэрин поставила завтрак на стол. От нее не укрылось, что сабля графа куда-то исчезла; отсутствовала и большая часть бумаг на столе. Должно быть, офицеры перерыли после побега всю каюту.
— Завтрак для приговоренного? — спросил Фольгер, закрыв за собой дверь.
— Сомневаюсь, что вас повесят, сэр. Во всяком случае, не сегодня.
— Вы, дарвинисты, столь милосердны, — сказал он с улыбкой, наливая себе чай.
Дэрин в ответ лишь закатила глаза. Фольгер знал, что незаменим. Хотя ученая леди тоже говорила на языке жестянщиков, но не слишком разбиралась во всяких мудреных технических терминах и, разумеется, не собиралась днями напролет торчать на машинной палубе и в гондолах двигателей. Так что хорошее обращение было Фольгеру гарантировано до тех пор, пока Хоффман нужен в качестве специалиста-механика.
— То, что вы помилованы, пожалуй, преувеличение, — заметила Дэрин. — У вашей двери день и ночь будут дежурить часовые.
— Ну что ж, мистер Шарп, — пододвигая себе стул и усаживаясь, сказал Фольгер. — В таком случае я ваш пленник. Чаю? — спросил он, кивая на подоконник, где стояла пустая чашка.
Дэрин подняла бровь: их милость предлагают чашку чая какому-то жалкому мичману? Цветочный запах, исходящий от чайника, возбуждал аппетит. Между ночной суматохой и предстоящим сегодня пополнением корабельных запасов пройдет еще невесть сколько времени, так что ей не скоро удастся позавтракать. Чашка чая, да еще с молоком, куда лучше, чем вообще ничего.
— Благодарю вас, сэр. Не откажусь.
Дэрин взяла чашку — изящный фарфор, тонкий, как бумага, с золотым фамильным гербом Алека.
— Этот восхитительный фарфор вы везете из самой Австрии?
— Одно из преимуществ путешествия в штурмовом шагоходе: куча места для багажа. — Фольгер вздохнул. — Хотя, боюсь, вы держите последний из уцелевших экземпляров. Ему уже два века. Умоляю, не уроните ненароком.
Дэрин, распахнув глаза, следила за тем, как граф наливает чай.
— Я постараюсь.
— Молока?
Она молча кивнула, изумляясь преображению графа. Прежде он всегда казался мрачным: ходил крадучись по коридорам, угрюмо косился на зверушек. Нынче же утром старый аристократ выглядел, можно сказать, приветливо.
Дэрин отхлебнула чай, блаженно впитывая его тепло.
— Вы, похоже, в благостном расположении духа, — отметила она. — Несмотря…
— Несмотря на неудачный побег? — договорил за нее Фольгер, глядя в иллюминатор. — Странно, не правда ли? Какая-то у меня нынче необыкновенная легкость, как будто все заботы взяли и схлынули.
— Это вы о том, — нахмурилась Дэрин, — что Алеку уйти удалось, а вам нет?
— Ну да, собственно, — ответил граф, помешивая в чашке ложечкой.
— И вам от этого легко на душе? Бедный Алек где-то скитается, а вы тут попиваете чаек из помпезной чашечки в тепле да сытости!
Фольгер поднял кружку с силуэтом «Левиафана» и изображением морской раковины на боку.
— Из помпезной пьете вы, молодой человек. А моя вполне простецкая.
