Наконец Мильчин оторвался от бумаг. Посмотрел на него по-детски добрыми глазами.
— Ну что, моряк?
— Я от Белова, справка мне нужна, — неуверенно промямлил посетитель.
— Медицинская книжка жены при тебе?
— Да, конечно, — он осторожно положил ее на стол.
Доктор внимательно читал каждую страницу, а Алексей с тоской подумал, что ничего доктор не сделает. «Белов говорил, что моряки дали ему кличку Индульгенция. Хорошее прозвище. Я тоже пришел за этой самой индульгенцией. Получу ли ее? За справку нужно платить все равно как за отпущение грехов. Но медики, похоже, устроились лучше святых отцов. Жизнь, смерть, здоровье, квартира — все в их руках».
Потихонечку, чтобы не мешать врачу, он положил на стол сверток, завернутый в газету.
Мильчин это заметил и вопросительно из-под густых бровей поднял на Коркина свои детские глаза.
— Чего это?
— Тельники. Теплая и простая тельняшки да бутылка «шила», — испуганно ответил Алексей.
— Вот это по-флотски. Сразу бы с этого и начал. А то «Белов прислал»… — С этими словами врач, не поднимаясь из-за стола, вытащил откуда-то стаканы, коробку конфет.
— Наливай, моряк, — скомандовал он.
Третью рюмку подняли за тех, кто в море, и тех, кого нет. Мильчин, наконец, поднялся из-за стола, чтобы достать из холодильника закуску. Был он не столько грузен, как показалось вначале. Высокий и мощный мужчина. В белоснежном халате он походил на доброго ангела-хранителя.
— Ну-с, молодой человек, — продолжил Мильчин, когда поставил на стол фрукты, колбасу и другие деликатесы того времени. — Рассказывайте, как вы в своем Главном штабе довели флот до того, что он уже в море не выходит?
И в самом деле корабли часто простаивали на базах из-за отсутствия топлива. Вынужденный «отдых» сказывался на настроении военных моряков и воинской дисциплине.
— Что рассказывать? Нехорошая обстановка по всей стране. Не только на флоте. Впервые рабочим и военным вовремя не выплачивают зарплату. Хотя что на нее покупать? Полки в магазинах пустые.
— Вот вам, молодой человек, и развитой социализм. Так что, ведете нас к светлому будущему? Когда оно наступит?
— Перестройка никак не может завершиться, — пытался оправдать свою профессию политработника Алексей, — видимо, люди еще к ней не готовы. Хотя надежд на нее с приходом Горбачева возлагалось много.
— Надежда умирает последней, — сказал Мильчин, хрустя ядреным огурцом. — С медициной, слава богу, пока все в порядке. Наша профессия вечная. Люди будут болеть, учиться, жениться, рожать. Мы нужны при любой власти. А вот вам, политкомиссарам, куда? Найдется ли вам место при горбачевских реформах?
Чувствовалось, что захмелевший медик говорит о наболевшем и обиды вымещает на Алексее. Скорее на его профессии. Оправдываться было бессмысленно, но, как учили старшие товарищи, позицию партии следует отстаивать как свою личную. Бескомпромиссно и напористо. Но что-то останавливало его от такой дискуссии. Он и сам был недоволен этой самой перестройкой. К тому же уже знал о существующей в стране большой группе несогласных. Мильчин же рассуждал почти как они. Их еще называли на политинформациях пятой колонной и пособниками американского империализма. Было интересно встретиться с человеком, исповедующим такие взгляды. При этом Алексей с удивлением ловил себя на мысли, что во многом с ним соглашается.
Мильчин между тем продолжал:
— Где же хваленая советская демократия? В магазинах пусто, а в холодильнике у первого секретаря обкома — густо! Где же гордость социализма — равные возможности и права всех народов Советского Союза? В Средней Азии в каждый кишлак проведен сибирский газ, а в твоей нижегородской избушке его нет и никогда не будет. А где же право наций на самоопределение? Я даже за границу без партийной характеристики выехать не могу, а не то что отделиться! Свобода и равенство? Я хочу продавать свой труд как хирурга не государству, а тому, кто больше заплатит.
— Уважаемый доктор, — решил что-то сказать в свою защиту как представителя партии Алексей. — Свобода — это осознанная необходимость жить так, как хочет большинство людей. Меньшинство подчиняется большинству. И их решение нужно сознательно выполнять. А если нет, то воцарится хаос и, как следствие, начнется разрушение государства. В любом обществе не будет чистого равноправия, как и не будет одинаковых людей. Это уже будут не люди, а механизмы. Поэтому-то в общих интересах меньшинство и выполняет волю большинства. Волю народа. Ведь народа больше, чем вас, докторов?
— Народа-то больше, только он идет не к вам, политрабочим, а к нам, врачам. Ты сам пришел ко мне за помощью, а не в церковь и не в партийную комиссию. Поэтому-то я особенный, и меня за это должен народ выделять изо всех других.
— А кто тебя таким особенным сделал?
— Как кто, я сам! — воскликнул, переполняясь собственной значимостью, Мильчин.
— Да, но прежде тебя кормили и учили бесплатно, не на твои деньги, а на деньги народа.
— Ну и что? Многих учили, но получился такой я один.
— Индивидуалист вы, доктор, — с сожалением ответил Алексей.
— Да, индивидуалист, и этим горжусь. А вы, коллективисты, так и будете всю жизнь делить крохи общественного богатства.
— А если завтра война, индивидуалисты по заграницам разбегутся?
— Давай, замполит, выпьем за твою жену и сына! Это и есть главное в жизни. Это и есть тот самый индивидуализм, — примирительно сказал Мильчин, разводя спирт водой.
С чувством выполненного долга Алексей с трудом доехал до дома, где торжественно вручил жене справку со словами «врачи пьют, как председатели колхозов». А как пьют мужики в колхозе, он знал не понаслышке.
— Крепкий хозяйственник должен и пить крепко, — шутил их нижегородский председатель, всегда начиная выпивать с полного стакана водки. Доктор делал то же самое.
Квартиру получили к концу года, двухкомнатную.
Вскоре Татьяна родила сына. Из роддома Алексей вез ребенка на служебном «уазике» в свое жилье. Стоял непроглядный туман. Молодой водитель-срочник два часа плутал по району Очаково. Кого ни спрашивали, все показывали нужный им проезд в разные стороны. Такое впечатление, что в Москве и москвичей-то нет. Никто ничего не знает.
Командировки продолжались каждый месяц, не менее десяти дней. Жена одна занималась ребенком. Правда, от таких приятных хлопот семья и отношения в ней становились крепче и надежнее. Алексей так же был загружен службой и учебой. Редкие выходные они проводили в бесконечном процессе ремонта квартиры и поисках продуктов на неделю. В начале девяностых из-за тотального дефицита приходилось по полдня выстаивать в очередях за самым необходимым. Буквально год назад они поражались московскому изобилию, и вдруг всему этому пришел конец. В обществе зрело недовольство генсеком ЦК партии Михаилом Горбачевым. Но в командировках, как и прежде, политуправленцы проверяли политзанятия и политинформации, их качество и регулярность проведения.
