Но могла ли она сказать об этом? Могла ли обвинить его? Господи, что же он должен был чувствовать? Тем временем они добрались до больницы, и Витторио повел ее по бесконечным коридорам, задавая вопросы встречным и получая указания. Все еще с трудом воспринимавшая окружающее, Одри остановилась, когда он подошел к стойке, и принялась безучастно наблюдать за шевелившимися губами молодой медсестры.
— Ваша мать все еще в операционной, — тихо сказал ей Витторио. — Придется подождать.
— Рико?
— Его перевязывают.
Одри кивнула и позволила увести себя в маленькую приемную — ту самую приемную, которой в ближайшие дни предстояло стать ее домом.
— Сестра принесет вам чашку чая, — вполголоса произнес Витторио. — Мне нужно позвонить. Я могу ненадолго оставить вас?
Одри кивнула, не понимая смысла слов, стиснула руки на коленях и принялась молиться всем богам, которые могли ее услышать… Казалось, прошла целая вечность, прежде чем им разрешили взглянуть на Рико.
— Он выглядит таким постаревшим… — прошептала Одри, не сводя глаз с лица, которое больше не светилось румянцем. Оно было серым, морщинистым, седеющие волосы торчали во все стороны, и ей захотелось причесать отчима. Глаза Одри наполнились слезами, она изо всех сил старалась не зарыдать.
— Он поправится, — негромко сказал Витторио, но больше не прибавил ни слова, словно знал, что именно она чувствует. Впрочем, оба они и так знали, что Рико вне опасности.
Сестра произнесла несколько слов по-итальянски, и Витторио перевел:
— Перелом запястья, ушибы, порезы, небольшое сотрясение мозга. Ему дали успокоительное. Проснется только утром.
Он взял Одри за руки, вывел из комнаты, а потом… потом им позволили посмотреть на мать, которая лежала в палате интенсивной терапии.
— Они должны быть вместе, — бесцветно сказала Одри. — Если он проснется, а матери не будет рядом…
— Да… — кивнул Витторио.
Палата была пугающе белой, стерильной, уставленной жужжащими приборами и опутанной проводами. В центре комнаты лежала ее мать с забинтованной головой и разбитыми губами. Она казалась осунувшейся, хрупкой и очень маленькой.
— О, мама, — беспомощно прошептала Одри.
Одна рука Эмили лежала поверх одеяла, другая была забинтована до самого плеча. Под одеялом угадывались шины, наложенные на обе ноги, тут Одри закрыла глаза и закачалась. Витторио подхватил ее, прижал к себе и сверху вниз посмотрел на Эмили.
— Что с ней? — спросила Одри.
Он еле слышно перевел вопрос сестре, а затем объяснил:
— Повреждена голова, сломаны обе голени, обожжены левая рука и бок.
Одри подняла глаза, увидела на его лице мучительную боль и отвела взгляд.
— Это были вы, да? — еле слышно спросила она. — Вы виновны в случившемся?
— Да. И вы не можете осуждать меня больше, чем я сам осуждаю себя. У меня была возможность… — Тут тишину разорвал пронзительный вой сирены, и оба застыли на месте. Сестра моментально взялась за дело, выпроводила их, нажала на кнопку тревоги, и через минуту со всех сторон побежали люди. Во всяком случае, так казалось.
Когда они очутились в коридоре, Одри стиснула руку Витторио и с каменным выражением лица сказала:
— Если она умрет…
— Нет!..
— Это ваша вина. Ваша! — крикнула Одри.
— Думаете, я не знаю? Думаете, я не прокручивал это в мозгу сотни раз, мечтая, чтобы все сложилось иначе? Желая… — Он отвернулся, прошел в конец коридора и уставился в окно. Спина Витторио казалась каменной.
Да, конечно, он переживал, и Одри не следовало осуждать его. Зачем она произнесла эти слова? Хотелось подойти к нему и обнять… Одри закусила губу и прислонилась к стене, тревожно глядя на дверь палаты. В голове вертелась только одна мысль — у нее больше не будет возможности исправиться и стать примерной дочерью. А как сможет жить Рико без своей ненаглядной Эмили?
Лицо Одри было мокрым от слез, а она не понимала, что плачет: усталость и нервное напряжение сделали ее бесчувственной. Казалось, прошло несколько часов, а затем дверь открылась и на пороге показался сдержанно улыбающийся врач.
— Она выживет? — испуганно прошептала Одри.
Он сказал что-то непонятное, с досадой надел очки и предпринял еще одну попытку. Одри взволнованно окликнула Витторио. Он обернулся и пошел к палате.
— Я не понимаю, что он говорит!
Маричелли быстро заговорил с врачом, затем кивнул и протяжно вздохнул.
— Состояние стабилизировалось. Завтра все станет окончательно ясно. Он говорит, вы можете недолго посидеть с ней.
— Да. Спасибо, — ошеломленно сказала она врачу. — Grazie. — Врач участливо улыбнулся, отеческим жестом потрепал ее по плечу, затем повернулся к Витторио, что-то сказал ему, посмотрел на руки Маричелли, с досадой покачал головой, подхватил под локоть и увел.
К ней подошла медсестра. Одри на негнущихся ногах прошла в палату и рухнула в принесенное для нее кресло.
Она оставалась там всю ночь, отказываясь вернуться домой. Одри казалось, стоит ей отвернуться, как с матерью что-нибудь непременно случится. Она не отошла от матери даже утром, когда появилась возможность навестить Рико. Это сделал Витторио. Затем он неслышно вошел в палату и сообщил, что отчиму лучше. Одри посмотрела на перевязанные руки Маричелли и отвела глаза.
В шесть часов вечера врачи наконец сказали, что опасность миновала, и Одри неохотно согласилась поехать домой, чтобы принять душ, переодеться и немного поесть. Но спать она так и не легла, мечтая лишь о том, чтобы поскорее вернуться в больницу.
Одри не знала, о чем говорить с Витторио и как не сказать ему то, что вертелось на языке. Она не могла заставить себя произнести хоть слово. Одри понимала, что он переживает не меньше. Может быть, даже больше, потому что это была его вина. Но слова прощения пока не шли ей на ум.
Одри дежурила у постели матери целую неделю, полную кошмаров, недосыпания и недоедания. Мать время от времени приходила в себя, но никого не узнавала, поскольку была одурманена лекарствами, а Рико не находил себе места, пока Эмили не перевели из отделения интенсивной терапии в палату по соседству с мужем. В эту минуту Одри поняла, что они поправятся.
Следовало бы радоваться, но этого не случилось. Она чувствовала себя измученной, а надо было возвращаться домой. Витторио сам позвонил Кэтрин и все объяснил. Одри знала, что Кэтрин присмотрит за животными не хуже ее самой. Кроме того, ей не хотелось уезжать, пока все не завершится. Правда, особых осложнений ждать не приходилось: как только мать окрепнет, ей предстояло лечь в другую больницу, чтобы сделать пересадку кожи на обожженную руку и бок.
— Им нужны тишина и покой. И вам тоже, — передал врач через Витторио. — Уезжайте.
