— Простите, вы, видимо, номером ошиблись, — сказал Клюв. Он пытался сообразить, кому же может принадлежать голос. И не мог. — Вы, видимо, номером ошиблись. Вы куда звоните?
— Тебе, Леша, тебе, — уверенно сказал Петрухин. — Нет никакой ошибки. Тебе, снайпер херов. Слушай меня внимательно и не вздумай перебивать — накажу…
Петрухин говорил так спокойно и уверенно, что Клюв понял: надо слушать, а перебивать не надо.
— Мы про твои подвиги всё знаем, — сказал Петрухин. — Можем просто отдать тебя ментам. Тогда зачтется тебе и стрельба во дворе на Английской набережной, и остальные художества, что вы со Светкой накрутили.
Петрухин ничего не знал про остальные «художества», но был уверен, что они есть. Не может не быть. За наркоманом всегда что-нибудь есть. Клюв напряженно молчал.
— Умница, что не перебиваешь, — похвалил Петрухин. — Ты у нас под колпаком, Леша. Хочешь, расскажу тебе, какими маршрутами ты сегодня гонялся?
Что? Какими маршрутами?
— Наркоманскими, Леша… ты же на игле, к барыгам гонял, искал дозу в долг. Сегодня ты вышел из дому в двенадцать двадцать и пошел на улицу Лазо в дом восемь. Там тебе обломилось. Тогда ты пошел на Отечественную в дом три. Но тебе и там обломилось. А вот на проспекте Коммуны, сорок восемь, ты взял, и в тринадцать ноль три уже прибежал обратно домой… раскумарил. Ну, раскумарил?
— Что вам нужно от меня? — спросил Клюв.
— О! Вот это разговор, — одобрил Петрухин. — Встретиться надо, обмозговать дальнейшую твою жизнь.
— А… вы кто?
— Глупый вопрос, — ответил Дмитрий. — Глупый вопрос, Леша. Короче, выбор у тебя простой: либо мы с тобой сейчас встречаемся, либо мы отдаем тебя ментам. Бежать поздно… да и смысла нет. Мы хотим сделать тебе деловое предложение, Леша.
Клюв молчал. Молчал и Петрухин. В трубке тихонько потрескивало. Спустя пять секунд Петрухин сказал:
— Хозяин — барин, Леша. Я предложил, ты отказался… твое право. Встречай гостей в погонах, укладывай вещички… «И в дальний путь, на долгие года».
— Подождите, — быстро произнес Клюв. — Подождите… я согласен.
Они встретились на детской площадке прямо возле дома Клюева. Купцов страховал со стороны, из грузового отсека «фердинанда», поставленного метрах в двадцати от площадки. Дмитрий, в больших зеркальных очках, в седом паричке, сидел на скамейке возле качелей. Когда из подъезда выглянул Клюв, Петрухин приветливо помахал ему рукой. Клюв сделал ответное неуверенное движение. Петрухин поманил его пальцем. Клюв посмотрел по сторонам — влево-вправо — и пошел к Петрухину.
Купцов наблюдал сквозь тонированное стекло микроавтобуса. Он уже ругал себя за то, что согласился на эту аферу. Что, думал Леонид, если у этого урода есть все-таки второй пистолет? Вчера они обсуждали такую вероятность. Петрухин считал, что она равна или близка к нулю.
— Наркоман! — говорил Дмитрий. — Ну сам посуди, Леня, какие у нарка арсеналы? Наркот даже танк обменяет на кайф.
— Ладно, — сказал Купцов. — Ладно, пусть так… но хоть жилет-то надень. Береженого, как говорится…
— Херня все это, — весело ответил Петрухин. — Не верю я в жилеты. Тем более что самое уязвимое — это голова.
Голова у него, видите ли, уязвимая, ругал себя Купцов. Он понимал, что Митька прав и — девяносто девять из ста — нет у наркомана Клюева второго пистолета. А даже если бы и был, то не станет же он устраивать стрельбу посреди людного двора собственного дома… Но все это нисколько не успокаивало. Клюев — наркоман, что означает — непредсказуемый тип с ненормальной психикой. И если вдруг он выхватит из-под полы джинсовой куртки пистолет, то помочь Митьке отсюда, из «фердинанда», будет уже невозможно. Можно будет только давить на нервы криком: «Стой! Милиция!…» Но навряд ли крик — эффективное оружие в таком деле.
…Клюв подошел к Петрухину и сел рядом. Дмитрий посмотрел на него и подумал, что наркотики старят человека очень быстро. В свои двадцать восемь лет Клюев выглядел на сорок пять. Дмитрий вспомнил одну из своих агентесс — Марину. Марина «сгорела» на героине всего за два с небольшим года. На глазах у Петрухина из цветущей женщины превратилась в старуху, в иссохший скелет, зараженный СПИДом, гепатитом и черт знает чем еще.
Петрухин дружелюбно улыбнулся убийце и начал работать. Спустя семь с половиной минут он свою программу отработал.
— А если я откажусь? — спросил Клюв.
— А смысл? — спросил Петрухин, щурясь на солнце.
— Поймают — закроют, — хмуро произнес Клюв.
— Откажешься — я сам тебя закрою. Поверь, Леша, что фактов на тебя — ой-ей-ей! — выше крыши. (На самом-то деле это было совсем не так, но не разбирающемуся в тонкостях наркоману Клюеву этого было не понять.) А начнешь с нами работать — все будет у тебя тип-топ. Сегодня — один заказ, завтра, глядишь, другой… ну, думай! Сестрички-то, себя прикрывая, все на тебя повесят. Сдадут, как два пальца сделать…
Петрухин говорил вроде бы легко, вроде бы весело и со стороны казалось: вот сидят себе и беспечно беседуют двое приятелей. Ветерок шевелил листву, шел через площадку дядька в соломенной шляпе и с большим пятнистым догом на поводке.
— Аванс, — сказал вдруг Клюв. — Аванс дадите?
— Аванс? — сказал Петрухин и засмеялся. — Небольшой дадим.
— И ствол… у меня ствола нет, — сказал Клюв и облизнул сухие губы.
— И не будет.
— Как это? Как же без ствола-то? Руками его душить, что ли?
Петрухин опять засмеялся, похлопал Клюева по плечу:
— На хер тебе ствол, Леша? Ты ж стрелять-то не умеешь. Дай тебе ствол — ты все испортишь, снайпер ты мой безрукий.
— А как же тогда? — недоумевал Клюв.
— Ты кислое любишь?
— Кислое? Какое кислое?
— Ну, например, лимоны, — сказал Петрухин.
* * *
Белые ночи в Питере… Белые ночи — и этим все сказано. Если ты никогда не был в Питере в белые ночи… о, если ты не был!… Приезжай. Приезжай обязательно. Плюнь на все дела. На дачу. На огород. На ремонт, который ты откладывал три года, а теперь наконец взялся сделать. Скажи жене: «Достала! Ты меня достала…» Начальника, который не дает отгула, пошли в жо… ну это… ну договорись с ним по-хорошему. И приезжай.
А когда ты окажешься на набережной ночью в середине июня, ты сам все поймешь.
Сначала тебя охватит восторг. Восторг, ощущение чуда. Ощущение, что ты попал в фантастический мир сказки и сам стал маленькой частью его. Огромный небесный купол над тобой чист, полет ангела в его выси бесконечно прекрасен. Почти невозможен в своем совершенстве.
А потом… потом тебя охватит тоска. Ты и сам не поймешь: отчего она? Откуда? Зачем? Но похожая на тепло остывающего гранита набережных тоска войдет в тебя… бесшумно, бесшумно… Да отчего же так? Оттого, что нельзя сохранить каждую секунду этого мира. Оттого, что каждую секунду он меняется, а ты не можешь вместить их все… А волна от прошедшего катерка накатывается… накатывается, накатывается… облизывает шершавую гранитную стену набережной и исчезает. Белая ночь умирает, растворяясь в рассвете, и медленная смерть ее совсем незаметна.
