— Не волнуйся так, Думмель.
— Я не волнуюсь, сэр!
— Если ты сказал «нет», значит, нет.
— Благодарю вас, сэр. Вы говорили с мистером Рейнолдсом, сказали ему, что мы нашли Роважински?
Макгрегор нахмурился, на лице появилось озабоченное выражение.
— Нет, нет еще. А вообще-то не знаю, может, Пит сказал ему.
Питом звали Манзони.
— Ему было бы интересно, сэр. И собака. Все дело в собаке, понимаете.
— А, — сказал Макгрегор, — Роважински утверждает, что он сразу сказал тебе, что собака мертва. Это правда, Думмель?
— Конечно неправда! Он заявил, что собака у его сестры на Лонг-Айленде. Так я и сказал мистеру Рейнолдсу.
Молодой офицер так посмотрел на Кеннета, что, казалось, готов был убить его.
— Я говорил вам, — Кеннет выпрямился, — что собака мертва.
— Нет, не говорили! Капитан... капитан Макгрегор, кому вы верите: этому чокнутому или мне?
— Мы пока никому не верим. Успокойся, Кларенс. — Он нажал кнопку звонка на своем столе.
Кеннет стоял гордо, не снимая шляпы. Молодой белокурый полицейский, Думмель, нервничал и запинался, словно у него и правда совесть была не чиста. Он удалился не без удовольствия с пришедшим за ним полицейским. Пижама лежала на койке. Пусть камера. Но он достал Думмеля!
Когда коп запирал дверь камеры, Кеннет сказал:
— Я требую адвоката. Мне ведь не придется платить ему, верно?
Коп бросил с явным пренебрежением:
— Получишь кого-нибудь.
Отвратительный тип! Два крючка на стене вместо вешалки, туалет, раковина. Кеннет помочился. Хотелось есть. Но он запретил себе думать о еде и подошел к двери, пытаясь услышать что-нибудь. Он слышал, как ему показалось, голоса капитана и молодого копа, но не мог попять, о чем они говорят. Жаль. Однако Кеннет был доволен, что занялся Думмелем. Рейнолдс и собака отодвинулись на задний план. Кеннет очень правдоподобно изложил нашедшему его копу их разговор с Думмелем в понедельник днем у миссис Уильямс. Коп сказал, что позвонит миссис Уильямс, и она могла бы, конечно, подтвердить (не важно, какие мерзкие замечания сделает она при этом относительно него самого), что Думмель приходил дважды в тот день и во второй раз притворился, что очень удивлен исчезновением Кеннета.
Глава 10
Когда Манзони и второй полицейский, чье имя Кларенс не знал, вышли из его квартиры, Кларенс шагнул к телефону, но остановился на полпути. Его все еще била дрожь, и он не хотел разговаривать с мистером Рейнолдсом в таком нервозном состоянии. Кларенс закурил сигарету и оглядел свою гостиную-спальню, не видя ничего, не замечая ни грязи, ни беспорядка, который оставили Манзони и его товарищ после обыска в его комнате, чувствуя только стыд. Ящики были наполовину выдвинуты, вещи валялись на полу. Они не стали переворачивать вверх дном всю квартиру, но то, что они вообще явились сюда, было оскорбительно, особенно то, что пришел Манзони, его недруг.
— Тебе понадобились денежки для твоей подружки, Кларенс?
Откуда он узнал о Мэрилин? Или просто имел в виду любую девушку? Они попросили показать им банковскую книжку. Никаких новых крупных поступлений. Даже подушки на кровати перетряхнули.
— Ты не часто появлялся здесь в последнее время, — заметил Манзони. — Где ты спал?
Кларенс ответил, что ночевал несколько раз (по крайней мере, когда не дежурил) у родителей, в Астории. Тут возникла еще одна загвоздка: надо было предупредить мать, чтобы она подтвердила, что он часто навещал их, на случай, если полицейские позвонят ей.
Кларенс набрал номер Рейнолдса. Было около шести.
— Миссис Рейнолдс? Это Кларенс Духамель. Мне очень хотелось бы повидать вас... Да, есть новости, мы поймали Роважински, если вам еще не сообщили из участка. — Им ничего не сообщили. — Я... я лучше расскажу вам, когда приеду. — Кларенс уклонился от прямого ответа. Она, конечно, спросила его о собаке, и он мог сказать ей только то, что она уже знала: надежды нет. — Я сейчас приеду, если можно.
Кларенс поехал в метро, решив таким образом потянуть время. Он хотел, чтобы мистер Рейнолдс оказался дома. Был час пик, самое худшее время на Гранд-Сентрал. Пассажиры шелестели газетами. Какие недовольные, мрачные, невыразительные, задумчивые лица у людей, ожидающих прибытия грохочущего поезда, который умчит их куда-то в темноту. По привычке Кларенс огляделся, чтобы проверить, нет ли поблизости карманников, но потом понял, что руки всех пассажиров так плотно прижаты к бокам, что они просто не могут пошевелиться. Последнего пассажира наконец запихнул в вагон дежурный по станции, и двери захлопнулись. Кларенс вышел на остановке «Сто третья улица» и направился пешком к дому Рейнолдса. Дежурил негр.
К этому времени — было без двадцати семь — мистер Рейнолдс уже добрался до дома.
— Так, значит, этого поляка опять поймали, — сказал мистер Рейнолдс, поздоровавшись в прихожей с Кларенсом. — А что с собакой?
— Поляк теперь говорит... — Кларенс последовал за мистером Рейнолдсом в гостиную. — Добрый вечер, миссис Рейнолдс. — Она стояла у кофейного столика. — Поляк говорит, что... что он убил собаку в тот вечер, когда поймал ее. Он ударил ее камнем по голове.
— Боже мой! — Эд отвернулся, прикрыв ладонью лицо.
— Успокойся, Эдди, — сказала его жена. — Мы ведь почти наверняка знали это, правда?
— Что сделают с этим психопатом? — спросил мистер Рейнолдс.
— Не знаю, сэр. Его надо изолировать. Отправить в сумасшедший дом, я имею в виду.
— Так... он ударил ее по голове. Потом что? Он унес ее? Ее не было там, в кустах. Я смотрел. Никаких пятен крови. Я проверил на следующее утро.
— Он сказал, что унес собаку домой. В свою комнату. Там завернул ее во что-то и... где-то оставил. Не знаю где.
— Похоронил? — Эд издал короткий звук, похожий на смех.
— Эдди. — Голос Греты дрожал.
— Не знаю, сэр, — повторил Кларенс.
Мистер Рейнолдс засунул руки в карманы. Он подошел к окну, его плечи обмякли.
— Странно, что вам не позвонили из полицейского участка, — заговорил Кларенс. — Они нашли большую часть денег у того человека. Он жил в отеле в Виллидж.
— Да черт с ними, с деньгами, — отмахнулся Эд.
Он думал о том, какой на самом деле отвратительный город Нью-Йорк. Ты сталкиваешься с подонками вроде этого каждый день, всякий раз, как едешь в автобусе или в метро. Они выглядят как обычные люди, но это подонки. Его сердце бешено колотилось: он представлял себе, как отрывает у Роважински руки, потом ноги, как хватает его за горло и разбивает ему голову о стену. «Будь моя воля, я бы сделал это», — подумал Эд.
Грета беззвучно плакала, вытирая время от времени слезы. Почти автоматически она положила лед в три стакана, налив в них виски.
