невыносимая ситуация, и, чтобы понять ее, тому нужно пережить этот опыт или представить себя в подобных обстоятельствах. Пусть он окажется беглецом в незнакомой земле – земле, призванной быть заповедником для охоты рабовладельцев, чьи обитатели стали узаконенными похитителями людей, – где он в любую минуту может быть схвачен его согражданином, подобно тому, как страшный крокодил овладевает своей добычей.
Я говорю, пусть он окажется в моей ситуации – без дома или друзей, без денег или доверия, ищущего крова и не находящего, кто мог бы приютить, жаждущего хлеба и не имеющего денег, чтобы купить его, – пусть он почувствует, что его преследуют безжалостные охотники за людьми, и будет в полном неведении, что делать, куда идти или где остановиться, совершенно беспомощный как в средствах защиты, так и в средствах освобождения – среди полного изобилия все же терзаемый ужасными муками голода, – среди домов, и, однако, бездомный, среди людей, однако чувствующий себя как бы среди диких зверей, чье жадное желание проглотить дрожащего и полумертвого от голода беглеца сравнимо только с тем, с каким морские чудовища поглощают беспомощную рыбешку, которой кормятся, – я говорю, пусть он окажется в этой мучительной ситуации – ситуации, в которой оказался я, – и только тогда он полностью оценит те лишения и почувствует симпатию к изнуренному тяжелым трудом и забитому плетьми беглому рабу. Хвала Господу, я лишь недолго оставался в этой бедственной ситуации. Мне протянул руку помощи мистер Дэвид Рагглс, чью бдительность, доброту и настойчивость я никогда не забуду[23]. Я рад возможности выразить, насколько это возможно словами, ту любовь и благодарность, которые питаю к нему. Сейчас мистер Рагглс страдает от слепоты и сам нуждается в помощи, какую некогда оказывал другим. Я не пробыл в Нью-Йорке и нескольких дней, как он встретился мне и весьма любезно предложил свой пансион на углу улиц Черч и Леспенард. Мистер Рагглс был тогда очень занят в памятном деле Дарга[24], так же как и заботой о других бежавших рабах, придумывая, как бы их устроить понадежнее; и, хотя за ним следили со всех сторон, для всех своих врагов он был, кажется, не больше чем простая спичка. Вскоре после того, как я перебрался к мистеру Рагглсу, он поинтересовался у меня, куда я хочу направиться; по его мнению, оставаться в Нью-Йорке мне было небезопасно. Я сказал ему, что знаю работу конопатчика и мне хотелось бы оказаться там, где смогу заняться этим. Я подумывал о Канаде, но он высказался против, посоветовав ехать в Нью-Бедфорд, думая, что там я найду себе подходящую работу. В это время приехала моя невеста Анна[25]; я написал ей сразу, как только оказался в Нью-Йорке, несмотря на бездомное и беспомощное положение, сообщив о благополучном исходе и желая, чтобы она немедля приехала. Спустя несколько дней после ее приезда мистер Рагглс пригласил преподобного Дж. У. К. Пеннингтона[26], который в присутствии его самого, мисс Микаэлс и двух или трех других лиц устроил обряд бракосочетания и дал нам свидетельство, вот его точная копия:
«Настоящим удостоверяется, что я соединил вместе в святом браке Фредерика Джонсона и Анну Мюррей, как мужчину и женщину, в присутствии мистера Дэвида Рагглса и мисс Микаэлс.
Джеймс У. К. Пеннингтон. Нью-Йорк, 15 сентября 1838».
Получив это свидетельство и пятидолларовую банкноту от мистера Рагглса, я взвалил на плечи часть багажа, Анна взяла другую, и мы тотчас же отправились за билетами на пароход Джона Ричмонда до Ньюпорта, на нашем пути в Нью-Бедфорд. Мистер Рагглс дал мне письмо к мистеру Шоу в Ньюпорте и сказал, что в случае, если моих денег не хватит до Нью-Бедфорда, обратиться к нему за поддержкой; но, прибыв в Ньюпорт, мы были так обеспокоены своей безопасностью, что, несмотря на нехватку денег для оплаты проезда, мы взяли места в дилижансе и пообещали заплатить, когда приедем в Нью-Бедфорд. Нас убедили поступить так двое замечательных джентльменов, жителей Нью-Бедфорда, которых звали, как я впоследствии выяснил, Джозеф Рикетсон и Уильям К. Табер. Они, кажется, сразу поняли, в чем дело, и проявили такое дружелюбие к нам, что мы почувствовали себя в непринужденной обстановке. Конечно, было замечательно обрести таких друзей в такое время. Прибыв в Нью-Бедфорд, мы направились в дом Натана Джонсона, который любезно принял нас и проявил гостеприимство. И мистер, и миссис Джонсон выказали глубокий живой интерес к нашим делам. Они действительно стоили того, чтобы называться аболиционистами. Когда извозчик дилижанса узнал, что у нас нет денег, то взял наш багаж под залог. Я только упомянул об этом мистеру Джонсону, как он тотчас же протянул деньги.
Только теперь мы почувствовали, что находимся в безопасности, и начали осваивать права и обязанности жизни на свободе. Уже утром следующего дня, во время завтрака, возник вопрос, как теперь меня называть. Имя, данное мне матерью, звучало как Фредерик Аугустус Вашингтон Бэйли. Я, однако, обходился без двух средних имен уже задолго до того, как оставил Мэриленд, так что в общем меня знали как Фредерика Бэйли. Из Балтимора я бежал, прикрываясь именем Стэнли.
Добравшись до Нью-Йорка, я превратился уже в Фредерика Джонсона, думая, что это последний раз. Но когда я приехал в Нью-Бедфорд, то счел необходимым вновь изменить свое имя. Там было так много Джонсонов, что если бы я не сделал этого, то мог бы легко затеряться среди них. Я позволил мистеру Джонсону самому подобрать мне имя, но сказал, что хочу остаться Фредериком. Я склонялся к этому потому, чтобы не потерять чувства своего «я».
Мистер Джонсон, только что прочитавший «Деву озера», сразу же заявил, что отныне я буду Дугласом[27]. С тех пор и поныне меня зовут Фредерик Дуглас, и, поскольку меня больше знают под этим именем, нежели любым другим, я буду пользоваться им как своим собственным. Положение дел в Нью-Бедфорде перевернуло все мои прежние представления. Впечатление, которое я получил в отношении характера и условий жизни северян, оказалось полностью ошибочным. Будучи рабом, я имел странное предположение, что по отношению к рабовладельцам Юга жителям Севера доступна сравнительно малая часть удобств и роскоши.
Возможно, я пришел к этому выводу, потому что у северян не было рабов. Я ставил их на один уровень с южанами, не имевшими их. Я знал, что они жили в исключительной бедности, и привык признавать их бедность как неизбежное следствие того, что они не были рабовладельцами. Я почему-то впитал мнение, что при отсутствии рабов не может быть и богатства, не говоря уже о роскоши. И по
