физуха тоже улучшилась, но еще и рост. Матвей теперь чуть ниже меня.
— Да че ты начинаешь, Реутов? Ну чуть психанул. Ну немного надерзил. Так это не со зла, — Корчагин снова дёрнулся.
Я пока руку не разжимал. Пусть сделает выводы. Разозлил меня, честное слово. Я ведь реально нормально спросил и про тетрадку, и про рассказ Зайцева, а Корчагин начал вести себя, как придурок. Типа, мы теперь не товарищи и нечего вопросы задавать. А мне эта информация очень была нужна. Поэтому, когда Матвей послал меня, и это было не в переносном смысле, я сорвался. Подскочил, схватил его за ворот куртки, затем несколько раз тряхнул. Вот он в момент и поменял свой тон.
— Да брось уже! Все расскажу! Реутов, хватит! Ну, извиняй. Погорячился.
Я молча кивнул, разжал кулак, выпустив Корчагина, а потом сделал шаг назад, всем своим видом демонстрируя интерес.
— Давай, слушаю. Что там Заяц трындел?
Из сбивчивого рассказа Матвея выходило следующее. В первые дни, когда Зайцев пытался убедить всех, что я — это вовсе не я, пацаны на его разговоры внимания не обращали. Тем более, потом этот вопрос решился в нашем открытом противостоянии и я выдвинул вполне логичный обоснуй. Однако, как оказалось, Заяц не успокоился и принялся убеждать детдомовцев, будто я вру. Только делал теперь это исподтишка, за моей спиной. Гнида, чего еще сказать.
Он упорно давил на Витцке. Мол, всем своим поведением я похож на того пацана. Мол, тот был ненормальный и я такой же. У того даже тетрадка имелась, в которой он каждый день что-то записывал. И готов был за эту тетрадку на полном серьезе отгрызть пальцы одному из пацанов, решившему вырвать личный дневник у Витцке, чтоб посмеяться над ним. Короче, до последнего Заяц так и не верил, что я — Реутов. Он упорно считал, будто под такой фамилией явился тот самый Витцке, который вроде бы утоп.
Удивительное дело… Знал бы Заяц, насколько он был прав в своих подозрениях…
— И к чему ты это сказал? — спросил я Корчагина с невозмутимым видом. — Очевидно же, речь шла о другом парне. Ты забыл, что мы с Зайцевым этот вопрос выяснили? Он продолжал упираться и вас настраивать только из вредности. Так что, если кто и вел дневник, то это точно был не я. По большому счёту, по хрену. Просто твоего поведения не понимаю, Матвей.
— Да я вкурил, конечно. Вкурил… Просто хотел тебя сейчас побесить, — Корчагин виновато шмыгнул носом. — Обидели вы нас шибко. Ходите теперь сами по себе, будто выше стали. Морды воротите. Вот и попытался тебя зацепить.
— Дурак ты, Склизкий. При чем тут мы? Это от нас уже не зависит.
Я посмотрел на Матвея, потом на Леньку со Степаном, которые, кстати, во время нашей непродолжительной разборки даже не дернулись, чтоб помочь Корчагину. Стояли молча, таращились. А по идее, их трое. Они бы могли мне легко навалять. Тем более, если считаю нас теперь гадами.
Да уж… Я ругаю чекистов, костерю их по чем зря. А они ведь реально не дураки. Вон, как группу нашу разделили. Очевидно, что Матвею, Степану и Леньке нечего делать там, куда нас собираются отправить.
Подкидыш раздолбай, конечно. Это — факт. Но он не ссыкло. Да и хитрость в нем природная. Хитрожопость даже. Он и сам выкрутиться, если что, и товарищей вытащит. Бернес — там тоже все понятно. В общем… Верное решение чекисты приняли.
— Ну… Бывайте… — я кивнул детдомовцам и пошёл обратно в барак, на ходу осмысляя услышанное.
Сложно предположить, насколько правду говорил Зайцев, но выходит, дневник у Алеши и правда мог быть. Тот или не тот, не знаю. Может, он вообще их каждый месяц заводил. И куда делся дневник, тоже не знаю. Однако, когда Клячин забирал меня из детского дома, никаких дневников точно не было. Там и вещей-то не было, куда уж до тетрадок. Короче, спокойнее от рассказа Матвея точно не стало. Меня вообще состояние ожидания, которое продолжалось эти очередные две недели, изрядно вымотало. Хоть на стену лезь. Не зря говорят, хуже нет, чем ждать и догонять. А тут — просто тишина. И вдруг Панасыч с его внезапным желанием о чем-то поговорить.
— Так… Реутов… — Шипко непривычно замялся. — Значит, сейчас идешь на завтрак. Потом бегом в дом. Примешь душ. Чтоб намылся до скрипа. Ясно? Потом оденешь все самое лучшее. С иголочки должен быть. И тебя кое-куда отвезут.
— Товарищ сержант государственной безопасности… — начал было я.
— Все! Никаких мне тут разговорчиков. И это… Смотри там! — Шипко зыркнул в мою сторону, но его взгляда я, если честно не понял.
Такое чувство, будто Панасыч волновался. Причем, волновался за меня. А когда чекист беспокоится, тем более такой, как Шипко, впору самому нервничать. Я и занервничал. Еще больше. До этого момента был на взводе, а теперь — вообще мандец.
— Чего он от тебя хотел? — Подкидыш, само собой, тут же накинулся с расспросами, едва я догнал их возле барака.
— Да сам ни черта не понял… Велел после завтрака привести себя в идеальный порядок. Сказал, меня кое-куда отвезут.
— Ага… — Ванька многозначительно округлил глаза. — Перед смертью-то оно всегда чистое надевают. Похоже, все, Реутов. Тебя того… Ай! Ты чего?
Последняя фраза предназначалась не мне, а Бернесу. Марк подскочил к Подкидышу и со всей дури отвесил ему подзатыльник.
— Чтоб не каркал, придурошный. Давно ли стали о таких вещах предупреждать? Да и не за что. Не за что ведь, верно? — Бернес переключился с Ваньки на меня.
— Вроде бы, да. Не за что, — я неопределенно пожал плечами. — Ничего такого не творил. К тому же ты прав. Даже если Бекетов там что-то удумал, меня точно не стали бы заведомо готовить.
— Ну, и все, — Марк удовлетворённо кивнул. — Давайте тогда шустрее на завтрак. Раз тебя вон куда-то отдельно повезут. Интересно, кто? Клячин твой опять явится?
— Не знаю… Но почему-то думаю, вряд ли, — ответил я Бернесу, при этом в сердце испытывая ещё более сильную маяту.
Собственно говоря, я, как в воду глядел. Машина возле шлагбаума была. И чекист
