Нет. Я должна забыть его, подумала она. Нужно просто забыть о Брюсе Мелвине и обо всем том, что было между нами.
17
На сей раз Сильвия Пауэр ожидала свою дочь на лестничной клетке, стоя рядом с лифтом.
Как только распахнулись двери лифта и из них появилась Джойс, мать схватила ее за руку и, встав на цыпочки, прошептала ей на ухо:
— Я ожидала твоего приезда, стоя на балконе… Тебя ждут снова!
— Ждут снова? Кто, Дорис?
— Нет-нет, не Дорис. Это он…
— Брюс?..
— Да, — подтвердила мать. — Мы довольно долго мило беседовали с ним, вспоминая старые времена, когда еще был жив твой отец.
— Ой мама! И что же еще он говорил тебе?
— Да ничего. Уверяю, не было сказано ничего особенного, ничего достойного внимания. Я объяснила ему, что ты вынуждена была уйти, дабы провести занятие на дому с больным учеником.
— Ах мама!
— Но ты же понимаешь, я должна была что-то сказать ему…
Да, тут ее мама наверняка была абсолютно права. Не могла же она объявить, что ее дочь находится на рабочем месте в редакции. Ей нужно было что-то придумать, и она нашла прекрасный выход из положения. И хорошо, что Джойс теперь знает об этой лжи во спасение.
— А ты не знаешь, почему он решил навестить нас? — все так же шепотом поинтересовалась Джойс.
— Нет. По этому поводу не было сказано ни слова. И должна заметить тебе, что молодой человек выгладит намного интереснее и привлекательнее, чем я себе представляла.
— Ах мама!
Ну при чем тут его привлекательность? — пронеслось в голове у Джойс.
Она отлично знала, насколько обаятелен Брюс. Ей ли было не знать об этом? Джойс настолько хорошо чувствовала его мужскую притягательность, что была — как ни трудно ей в этом признаваться даже себе — влюблена в него. Эта его привлекательность, его шарм не позволяли ей забыть молодого человека. Она тосковала по нему, вспоминала о нем ежечасно, ежели не ежеминутно. Ночами Джойс была близка к тому, чтобы, обняв подушку, разрыдаться от переполнявшего ее желания обвить руками шею Брюса Мелвина и прижаться к нему…
И снова, проходя мимо венецианского зеркала, Джойс задержалась перед ним, чтобы привести в порядок свою шелковистую челку.
На сей раз на Джойс был светло-зеленый костюм, подчеркивавший своим цветом ее изумрудные глаза. Жакет был с неглубоким вырезом и небольшим воротничком. Костюм подчеркивал изящество и стройность ее талии, скромно прикрывая грудь и расширяясь внизу, что придавало всему облику девушки некую воздушность.
Постояв перед зеркалом еще мгновение, Джойс слегка ущипнула себя за щеки, чтобы несколько оживить покрывавшую лицо бледность.
— Привет, детка!
Брюс улыбался, внимательно глядя на нее. Смеялись его пухлые крупные губы, смеялись его черные глаза. Весь он был одной большой улыбкой, видя и ощущая которую, Джойс чувствовала себя ободренной и обогретой. Впервые за последние дни ей и самой захотелось улыбнуться. Ее сердце при виде этого столь важного для нее лица наполнилось радостью.
— Привет, Брюс!
Он склонился к ней. Его губы коснулись нежных щек Джойс, затем встретились с ее дрожащими губами. Так в молчании прошло несколько секунд, в течение которых девушка впитывала всем своим существом исходящее от этого человека тепло.
Внезапно, глубоко вздохнув, Брюс отступил на шаг назад и пристально взглянул в лицо Джойс.
— Знала бы ты, Джойс, как я рад снова видеть тебя! А знаешь, кто дал мне твой адрес?
Она не знала. Поколебавшись, Джойс отвела взгляд.
— Ты что-нибудь выпьешь? — машинально поинтересовалась она и снова посмотрела на молодого человека.
— Нет-нет, спасибо. Твоя мама мне уже предлагала… Должен заметить, она совсем не изменилась внешне за прошедшие годы… Так вот, это Дорис дала мне твой адрес. А тебе известно, что бедняга Риган до сих пор еще находится в больнице?
— Да, Дорис рассказала мне.
— Она приезжала к тебе, детка?
— Не называй меня деткой!
— Но почему? Тебе что, не нравится? Мне казалось, раньше ты любила, когда я так тебя называл…
Нервничая, Джойс пересекла зал и остановилась за колоссальных размеров роялем, к клавишам которого никто не прикасался на протяжении ряда лет. Эта позиция казалась ей более безопасной. На душе было спокойнее, когда между ней и Брюсом располагался этот огромный инструмент.
— Я далеко не детка, — сказала Джойс, постукивая пальцем по крышке рояля.
Брюс молчал, не зная, что сказать на это. Его черные глаза медленно и ласково как бы ощупывали прелестное лицо Джойс.
— Ты — женщина, Джойс. Я это знаю, — наконец произнес он, не отрывая от нее своего жадного взгляда. — Конечно же, ты уже не ребенок.
— Скажи, зачем ты пришел? — спросила она.
— Ну, во-первых, мне очень хотелось видеть тебя, как я уже говорил… Ты так внезапно и быстро исчезла — если не сказать, сбежала — из нашего городка, а я был настолько выведен из себя всем случившимся, что даже не имел возможности попрощаться с тобой. Все это было так неприятно. Единственным светлым моментом было лишь то время, которое мы провели с тобой вдвоем. Ты и я.
Тут Джойс уже не могла сдержаться. Промолчать ей мешала вспыхнувшая с новой силой ревность.
— Ну да, конечно. И с Дорис тоже. Проведенные с ней моменты были, очевидно, не менее приятными, — ядовито напомнила она.
Брюс Мелвин принялся громко смеяться, опершись кулаками на узкую часть огромного инструмента. Было нетрудно заметить, что смех его был искренен.
— Ну это, пожалуй, не совсем одно и то же, — наконец произнес он, заговорщически подмигнув Джойс. — Обнимать Дорис — все равно что обнимать одну из мраморных богинь Олимпа или победительницу всемирного конкурса красоты. А вот обнимать тебя — это скорее…
— Меня абсолютно не интересует, что тебе приходит на ум в связи с этим! — смущенно воскликнула Джойс.
— …Это скорее радость и несказанное удовольствие, Джойс, — закончил Брюс свою мысль. — Это может сравниться разве что с удовольствием ласкать ребенка, или впервые влюбиться в юную непорочную девушку.
— О-о, да замолчи же ты, наконец!
— Ты, очевидно, права. Мне лучше помолчать. Ты же знаешь, что мои руки готовы в любой момент обнять тебя и прижать к груди. Более того, я…
— Ну неужели ты не можешь замолчать?! Помолчи немного, — почти простонала Джойс.
В комнате воцарилось молчание. Это было долгое и странное молчание. Брюс Мелвин продолжал смотреть на Джойс страстным, и в то же время ласковым взглядом, в котором читалось невысказанное желание обладать ею.
